Стейнар поднялся, надел пиджак, обулся, и я пошел за ним по коридору гостиницы.

– Ты не поверишь, пожалуй, – сказал он, когда мы подошли к лифту.

Я нажал кнопку вызова.

– Я наткнулся на нее в парке тут рядом, – продолжал Стейнар, пока лифт медленно поднимался к нам по шахте старого дома, маленького и узкого, как все английские отели преклонного возраста. – Центральный Парк, – сказал он, – дa, Центральный Парк.

– На кого это на нее? – спросил я, когда мы входили в кабинку.

Стейнар шумно вздохнул:

– Девчонка, на вид лет тринадцати, не старше, лежит не шевелится.

– Боже. Наркотики?

Он кивнул: – Дa-дa, вот именно, наркотики. Не мог же я взять и просто пройти мимо. Остался с ней, сделал искусственное дыхание рот в рот, усадил на скамейку, но она была в бреду, обезвожена, практически в ступоре. Не могла назвать свое имя, не говорила, кто она и откуда, однако когда я сказал, что придется везти ее в больницу и сообщать в полицию, вдруг взвилась, набросилась на меня с кулаками, завопила, что если я так сделаю, она бросится в Темзу.

Мы со Стейнаром спустились на первый этаж, пересекли холл и вышли на улицу. Я слушал его рассказ, и случившееся вставало у меня перед глазами. Представить себе эту картину мне было нетрудно, нетрудно было поверить ему, и не только потому, что он говорил так живо и прочувствованно – он ведь всегда производил впечатление искреннего и чуткого человека, и это важно помнить, чтобы понять, как Стейнар вообще оказался в такой ситуации, – но еще и потому, что все это было мне прекрасно знакомо. Девчушка, о которой он рассказывал, вполне могла оказаться среди моих питомцев. В кризисном центре полно таких судеб.

Стейнар рассказал, что сначала он полчаса просидел с девушкой в парке, успокаивая ее. В конце концов она назвала свое имя, Карен, и рассказала, что она из Кройдона, но что ей и думать нельзя о возвращении к родителям или братьям, потому что дома ее до полусмерти изобьют. В этот момент Стейнар посмотрел на часы и понял, что на матч “Вест Хэма” ему уже не успеть. По его словам, он собирался мне позвонить или отправить сообщение, но тут история приняла совсем иной оборот.

– Какой же? – спросил я; мы с ним подходили к одному из соседних пабов. Вообще‐то у меня не было желания и дальше накачиваться пивом, я и без того достаточно принял на грудь, а форма у меня уже не та, что в двадцать два года, когда я без ущерба для здоровья мог квасить три дня кряду, но я видел, что Стейнар взбудоражен и ему требуется выговориться.

Стейнар остановился. Поднес руку к голове. Ощупал затылок и сказал:

– Вот, потрогай.

Взял мою руку и провел пальцами по своей голове. Пальцы наткнулись на шишку. Инстинктивно отдернув руку, я воскликнул: – Ой.

Стейнар все пытался уговорить разбушевавшуюся девчонку пойти в больницу, а то и в полицию; объяснял ей, что он терапевт из Норвегии и видит, что ее жизни ничто не угрожает, но лучше бы ей обратиться к врачу, чтобы ее осмотрели. Карен наотрез отказывалась, твердила, что скорее покончит с собой, чем покажется врачам… а потом Стейнар почувствовал сильный удар по головe и потерял сознание.

– Да ты что? – ахнул я; мы как раз входили в паб.

Мы сели за столик у самой двери.

Стейнар кивнул.

– Попался, как последний лох, – сказал он. – Не принесешь мне пива, а?

Я отошел к стойке и заказал два стакана.

– Про такое часто читать приходится, правда?

И Стейнар сделал большой глоток.

– Ну да, – сказал я.

– Про людей, на которых за границей нападают и деньги забирают.

– Дa, – опять согласился я и отпил из своего стакана, не получая от пива обычного удовольствия.

– Теперь‐то я понимаю, что мог сообразить, что к чему, – сказал Стейнар, – но тогда не сообразил.

– В смысле?

– Ну, сейчас легко понять, что дело было нечисто. То, как она раскинулась на газоне, и этот ее взгляд, и нескончаемые разговоры. Ясно, что она просто тянула время, потому что подцепила подходящую жертву, а ее приятель, который потом меня ударил, еще не подошел. Я думаю, они заранее обо всем договорились. А может, это давно отработанный трюк. Кто их знает.

Я подумал о Финне. Просто чудо, что он не подсел на наркоту. Потому и жив.

– Они забрали у меня телефон и всю наличку. Слава богу, что банковские карточки я утром забыл в гостинице, – вздохнул Стейнар.

Потом он повернулся ко мне и сказал:

– Господи, пива вот выпил, и полегчало. А то меня прямо дрожь била. А тебя что‐то долго не было. Я как очнулся в парке, сразу пошел в гостиницу. Проспал несколько часов как убитый. “Вест Хэм” же выиграл, да?

Мы с ним хорошо посидели в тот вечер. Разговаривали о молодых, о наркотиках, о том, насколько уязвима человеческая жизнь и как мы должны радоваться, что наши дети не балуются наркотой и прочей гадостью. Мы вспоминали время, когда оба росли, и хотя мы с ним были бесконечно непохожими – я простой провинциал, а он столичная штучка, – нам нашлось о чем поговорить. Мы со Стейнаром лучше узнали один другого, и, помню, мне казалось, что я обрел хорошего друга, понимающего, что почем в этой жизни, так что, когда стаканов с пивом было выпито уже порядочно, я сказал ему – чуточку сентиментально, как бывает, когда начинает действовать алкоголь:

– До чего ж ты классный чувак, Стейнар. Ты должен гордиться тем, как поступил сегодня, а не винить себя за то, что не распознал подставы. Ты повел себя, как порядочный человек, и это главное, приятель, только это и важно. Пью за тебя, наш безрассудный доктор, за тебя и за то, что ты так крут. А телефон новый по туристической страховке купишь. Как же нам повезло, что у нас такой сосед. Провались они пропадом, все наркотики, и слава “Молоткам”.

Он поднял свой стакан и чокнулся со мной.

– Ох, Йорген, – ответил он, – ты тоже не обычный социальный работник, скажу я тебе. Дa, денек еще тот выдался. И да, давай выпьем за тебя, за наших жен, за наших детей и за твою любимую команду.

Какое лицо у него было в тот вечер! Оно так и стоит у меня перед глазами. Такое подвижное. Словно в нем копошится всякая нечисть, думаю я теперь.

День за днем твое тело

согревает меня

но