здесь успел…

После каждого бабушкиного вопроса Омар все ниже и ниже опускал голову.

Очень хотелось быть хорошим…

Оставалось полшага

ДОМА

Сабур открыл ключом входную дверь и услышал веселый голос матери:

— Ты, сынок?

— Это Сабур, — шутливо отозвался он, хотя обычно ему не нравилось, когда мама переходила с ним на какой-то детский язык: «сынок, мальчик, милый!» Он давно уже не ребенок!

В прихожую навстречу ему вышел отец. Улыбнулся, шевельнув прокуренными рыжими усами.

— Ну как, порядок?

Сабур неторопливо вытащил из внутреннего кармана пиджака только что полученный новенький паспорт и протянул отцу. Султа́н перелистал странички паспорта и серьезно, по-взрослому пожал сыну руку.

Это совсем иное дело — настоящее мужское рукопожатие… Отец не любит громких слов. Доволен, скажем, Сабуром — улыбнется ему, похлопает по плечу. И они отлично поймут друг друга. Сабур не помнит случая, чтобы, даже в детстве, отец был с ним снисходительным. Он всегда относился к сыну уважительно, как к человеку, во всем себе равному.

Сабур не спеша умылся и отправился переодеваться. Синюю школьную форму он сменил на джинсы и полосатый свитер.

В это время мама позвала к себе на кухню.

«Ну, вот, — скис Сабур, — сейчас скажет, чтобы в половине десятого был дома. И почему именно в половине, а не без десяти десять, например?» В кухню он вошел нахохленный, готовый буркнуть обычное: «Знаю, знаю, знаю…»

Но мама только улыбнулась и сунула ему что-то в руку. Сабур посмотрел — три рубля. Это означало, что у отца сегодня получка. В такие дни мама давала ему рубль или два, смотря что получал отец, только зарплату или еще и премиальные. Ну, а нынешняя щедрость, видно, в честь паспорта. Сабур благодарно улыбнулся матери. Только почему она дает ему деньги тайно? Как будто отец станет возражать. Ничего подобного, Сабур и не сомневается в этом.

Мама обняла его за плечи и подтолкнула к дверям стоповой.

Отец уже сидел за столом, покручивая усы. На веселой зеленой клеенке стояли три тарелки с хинка́лами — тоненькими квадратиками вареного теста, залитыми приправой из кислого молока, чеснока и орехов. А посередине стола на эмалированном подносе ароматно дымились куски вареной баранины.

— Бисмилла-а-хи[10], — шутливо сказал Султан. Он положил себе на тарелку кусок мяса с большой мозговой костью, наколол на вилку хинкал и с откровенным удовольствием принялся за еду.

Мать с улыбкой глядела на мужа и сына.

— А ты почему не ешь? — поднял голову Султан.

— Жду, когда ты к хинкалу вина попросишь.

— Вина? Вах, у нас сегодня и вино есть? — Отец старался казаться удивленным. — Мои премиальные или паспорт Сабура отмечать будем?

Насиба́, довольная произведенным впечатлением, отправилась на кухню и принесла бутылку «Ркацители». Бутылку она держала за горлышко высоко и бережно, точно букет цветов.

Заходящие лучи солнца вспыхнули в бутылке зелено-голубым пламенем — таким в тихий погожий день бывает Каспий.

Из буфета мать достала тонкие хрустальные фужеры. Сабур отчетливо представил себе, как все будет дальше. Осушив фужер, отец поднимет на маму глаза, и она чуть коснется губами рюмки.

«Могла бы немного и выпить», — ворчливо заметит отец, но в голосе его почувствуется одобрение.

«Забавные у меня родители, — подумал Сабур. — Мне здорово повезло. Впрочем, и сын у них не худший!»

Отец поднял фужер, посмотрел в глаза Сабуру и сказал:

— Ну, сын, за тебя! Будь человеком, это — главное. Остальное приложится.

Он улыбнулся Сабуру и обернулся к жене:

— А ты почему молчишь? Ничего не хочешь сказать сыну?

Насиба встала, подняла бокал и задумалась.

Сабур смотрел на нее и дивился. Еще никогда мать не казалась ему такой красивой: большие влажные глаза ее лучились теплом, по лицу разлился нежный легкий румянец. Даже зеленая косынка с желто-белыми бабочками, обычно то и дело соскальзывавшая с волос, сейчас хорошо подхватывала мамины густые волосы. Казалось, бабочки замерли, прислушиваясь к тому, что она скажет.

— Сын мой, дорогой! — начала Насиба, голос ее вдруг зазвучал сдавленно и глухо. — Мне кажется, только вчера я отвела тебя в первый класс…

Насиба замолчала, виновато улыбнулась. «Будь счастлив, сынок!» — сказала и торопливо вышла из комнаты.

— Женщина всегда есть женщина, особенно, когда она мать, — задумчиво сказал отец.

Сабур видел, что отцу жаль маму, он хотел бы ее сейчас успокоить, но стесняется его, Сабура. Молодец мама, не стала говорить всякие напыщенные слова, как это часто бывает со взрослыми. Только почему она так разволновалась? Ничего ведь не произошло. Действительно, наверное, женщина всегда есть женщина…

Мама вернулась в столовую с кастрюлей бульона. Из кастрюли торчала деревянная ручка половника, темно-коричневая, инкрустированная золотыми снежинками. Ручку эту Сабур сделал, когда ему было двенадцать. Отец тогда похвалил работу, хотя теперь Сабур понимает, что сделана ручка так себе и снежинки расположены по-школьному старательно. Но мать очень любит показывать половник гостям. И с таким видом показывает, будто это работа какого-нибудь знаменитого мастера. Словом, давно пора сделать новую ручку. Как только появится время, Сабур сядет и сделает. Решено!

Разливая по тарелкам бульон, Насиба сказала задумчиво:

— Надо же, как бежит время… Год за годом. Не успеваешь оглянуться. А ведь прошлого не вернешь.

— Это ты про что? — улыбнулся Султан.

— Про то, что не заметишь, как сын кончит школу и поступит в институт.

— А если не поступит?

— Как не поступит? А ты для чего?

— Разве я поступаю?

— Не ты, но твой сын.

— Прекрасно. Пусть себе поступает. Я ему нисколько не мешаю.

Сабур кивнул, соглашаясь с отцом. Ему нравилось, что отец не пытается опекать его.

— Не мешаешь… Ну и разговор. А помочь ему ты не собираешься?

— Он и сам с усам.

Сабур важно потянулся было к верхней губе, но вовремя вспомнил, какие у него еще реденькие усы, и опустил руку.

— И другие дети тоже с усами, но родители заботятся о них и даже вместе с ними едут в город в институт. — Косынка соскользнула с маминой головы. Почему-то она всегда сползала, стоило маме начать нервничать.

— Другие, я думаю, только унижают себя и вредят своим детям. — На лице Султана не было уже и тени улыбки.

— А я думаю, что это ты вредишь своему сыну. Если он не поступит первый год, то на второй у него уже и времени не останется.

— Почему же не останется?