годы в моей же ситуации. Независимо от влечения и школьных оценок, все были достаточно информированы о закрытых дверях в МГУ, МИФИ, МЭИ. В разных институтах причины были разные. Например, было известно, что в МЭИ установка не брать ребят с «пятым пунктом» шла непосредственно от тогдашнего ректора Голубковой, жены Маленкова, на разных факультетах МГУ жесткость отбора зависела от конкретного декана, как от ректоров в других институтах.

Упорные, верящие в справедливость и свою исключительность, ломились в закрытые двери, и потом вся Москва знала фамилию счастливчика, попавшего на мехмат или физфак МГУ. Остальных дерзавших, часто без повторных экзаменов, разбирали инженерные вузы, более толерантные к евреям. Медалисты, получив документы после неуспешного собеседования, успевали на собеседования в вузы с более протяженными сроками приема документов.

Таковы были правила. Экзамены в МГУ, МИФИ и ФизТех были в июле, чтобы у ребят был шанс второй попытки в другие вузы. Золотые медалисты экзаменов не сдавали и отбирались по произвольным и сильно различным в разных вузах схемам собеседований, которые происходили в том же июле. Серебряные медалисты сдавали два экзамена, все остальные в моем (1957) году сдавали пять (позже иностранный язык как обязательный экзамен при поступлении отменили).

У меня была золотая медаль и теоретически огромное (хотя и ограниченное по углам) поле выбора. Так же теоретически я подумывала о ВГИКе. Была некая вероятность, что мои рассказы пройдут творческий конкурс, и тогда будет только собеседование. Хорошо, что внутри себя я была достаточно адекватна в оценке своих дарований и способности стать сценаристом. Плюс формула: сначала узнать жизнь, а потом писать про нее. Плюс понимание, что после смерти папы, когда мама инвалид и получает мизерную пенсию, моя профессия должна приносить постоянный заработок. Плюс (последнее, но и самое важное) моя преданность папе и желание следовать его инженерной деятельности.

Стало быть, надо подавать документы в Станкин, Станко-инструментальный институт, где учат холодной обработке резанием, чтобы получить деталь нужной конфигурации из исходной круглой или квадратной заготовки, что в течение многих лет прочерчивала с папой. Если про трудность пройти двери отдельных вузов было широко известно заранее, то в остальных она часто зависела от конкретного расклада: состава комиссии, проводящей собеседование, свежей статьи в «Правде», стечения настроений и обстоятельств. (Впоследствии с 1977-го более 30 лет ректором Станкина был Ю. М. Соломинцев, сын известного политдеятеля М. С. Соломинцева с весьма известными преференциями обоих).

Собеседование назначили на шестнадцатое июля. Нарочно не придумаешь, но передо мной проходила собеседование маленькая аккуратная девочка по фамилии Иванова. Когда ее пригласили на собеседование, она отсутствовала не более пяти минут и вышла счастливая. Все кинулись к ней:

– Что спрашивали?

– Только, почему я решила поступать именно в этот институт. И сразу поздравили с приемом.

Я слушала ее ответы, уже двигаясь к заветной аудитории, потому что следующей вызвали меня.

В моем случае специальных обстоятельств было несколько. Во-первых, накануне во всех газетах было опубликовано сообщение о фракционной деятельности Маленкова, Молотова, Кагановича и зачем-то примкнувшего к ним Шепилова. Во-вторых, я была в новом, подаренном тетей Софой розовом платье. Платье было из довольно толстой ткани, и дырка от прокалывания каких-либо значков осталась бы в нем навсегда.

С этого и началось мое собеседование:

– Ты комсомолка. А почему мы не видим твоего комсомольского значка?

– Вчера было опубликовано постановление ЦК о фракционной деятельности… А ты знаешь, что Ленин писал о единстве партии?

– Что обсуждалось на июньском Пленуме ЦК ВЛКСМ?.

Я видела, что сидевшие человек двенадцать-пятнадцать немолодых человек различаются выражением лица, с которым воспринимают мои попытки ответить.

Я что-то успела прочитать накануне и соответственно сказать про важность единства партии;

относительно июньского Пленума наобум сказала, что там обсуждалась целина. Что-то бормотала и про отсутствие значка.

Кто-то из членов комиссии безуспешно пытался перевести собеседование в русло школьной программы:

– Что такое изотоп? – Я счастливо ответила.

– А как найти площадь…? – То же самое.

Кто-то все-таки спросил, почему я решила поступать в Станкин. Я засияла и рассказала и про папу и про то, что с детства помогала делать деталировки.

Однако дядя, сидевший во главе стола и возможно председательствующий, все время возвращался к фракционной деятельности в партии и моему общественному лицу.

Валя, которая пришла со мной, сказала потом, что я отсутствовала более тридцати минут. После серии вопросов-ответов меня попросили выйти в коридор, чтобы комиссия посовещалась.

Когда снова позвали, председательствующий дядя сказал:

– Мы посовещались и решили, что ты не соответствуешь нашим требованиям, поэтому мы рекомендуем тебе взять документы.

Я тут же возразила:

– Я буду сдавать экзамены с серебряными медалистами.

И тут на всю оставшуюся жизнь прозвучало откровенное:

– Мы не советуем тебе этого делать. – Все им было известно заранее. И мне теперь тоже: меня здесь не хотели.

Мы вошли в метро, и люди на встречном эскалаторе с удивлением и сочувствием смотрели на меня, плачущую так глубоко, что слезы стекали по лицу на заветное платье. Я ревела от обиды и несправедливости. Валя (папино воспитание) утешала по-своему:

– Надо было лучше готовиться, а не читать «Джен Эйр».

Я, правда, читала еще и «Сагу о Форсайтах», пряча толстый том под учебником Перельмана, из которого должна была решать задачки по физике, но продолжала плакать еще сильнее.

Помня хорошие отзывы о Цветмете, мы поехали на Калужскую. Там в приемной комиссии милые люди заахали:

– Ну где же вы были раньше? Мы закончили прием документов золотых медалистов вчера (15-го июля). Поспешите в Институт стали, там принимают до 23-го.

Мы обошли метро с Крымского вала на Ленинский проспект и сдали документы, охотно возвращенные Станкином.

В Московском институте стали процедура собеседования была стандартизована, поэтому результаты выглядели более справедливыми. После собеседования с председателем комиссии профессором Б. Г. Лебедевым все абитуриенты должны были пройти индивидуальные собеседования по физике, химии и математике. Химию экзаменовала красавица Анна Александровна Грановская, доцент кафедры химии, которая впоследствии читала нашему потоку лекции по химии и периодически выступала с концертами, поскольку окончила еще и консерваторию по классу пения. Со мной на этот раз пришел «болеть» брат Эдик, который что-то спросил у Анны Александровны, вышедшей в коридор, пояснив:

– Мы волнуемся.

– Я тоже. Сегодня проходит собеседование и мой сын.

Впоследствии Женя Грановский более двадцати пяти лет работал вместе с Юрой во ВНИИЭМе, и мы иногда встречаемся, переписываемся и поддерживаем контакты до сих пор.

Пересказывая все детали тете Софе, в ответ на ее расспросы, Эдик признался, что во время разговора с Грановской обнимал меня за плечи (он чувствовал себя