Покой и размеренный неторопливый быт нарушали здесь только небольшие группки молодежи, приехавшей развеяться после сессии, но они селились не в старом корпусе, а в отдельных коттеджах и напоминали о себе только пьяноватым смехом перед ужином да музыкой, периодически доносимой от их крошечных домиков сизым ветром ранней весны.

Я гуляла по усадьбе, покуривая черные сигареты с золотым фильтром, выходила за тяжелые каменные ворота, больше чем что-либо подчеркивающие закрытость места. За воротами было бесконечное унылое поле, пока еще белое, седое, но уже начавшее лысеть, тут и там темневшее прогалинами в снегу. Любовалась воронами, тщетно пытающимися что-то найти, ковыряющимися клювами в земле, слушала их тягучее, средневековое какое-то карканье. Небо, зеленовато-черное, тяжелое, вскрываемое периодически их крыльями, так похоже было на то, что запечатлела кисть Брейгеля на полотне «Охотники зимой», — и вызывало ощущение безысходности и неизбывной, горькой тоски.

Молодой женщине, приехавшей отдыхать, тоску можно развеять только одним способом — нет лучшего лекарства от хандры, чем черные испанские глаза влюбленного в нее мужчины. Он так неожиданно появился, что мне показалось, что это посланник провидения, не реальный человек, а дух, призванный избавить меня от раздумий.

Для посланника провидения он, впрочем, имел очень хороший аппетит, любил выпить и в нетрезвом состоянии начинал нести ахинею. Но скверные черты его характера были мне безразличны, а вот его интерес ко мне в этом печальном месте имел большое значение. Во всяком случае, в первый же вечер нашего знакомства я не пошла уже за ворота, оставшись в измятой безжалостно постели и задавая самой себе вопрос, почему же еще вчера мне было так грустно.

Он подошел ко мне, когда я заканчивала ужин, стараясь не слушать специфических разговоров соседей по столу — мужа и жены с ребенком. Муж говорил что-то о том, когда начинается сезон охоты в этих местах и что за живность здесь водится, а жена, поглядывая на него из-под жидкой тусклой челки, вставляла со вздохом каждые пять минут фразу «мне бы твои заботы». И, подчеркивая серьезность своих проблем, слишком глубоко засовывала ложку с картофельным пюре в горло чаду. Чадо давилось, морщило лоб и терло конъюнктивитные глаза.

Я ограничилась горячей булочкой с какао, задумав достать из багажника «гольфа», спящего на стоянке, бутылочку «Мерло», прихваченную из Москвы, и банку маслин и полистать журнал, который валялся там же. Вытерла пальцы накрахмаленной салфеткой и поднялась, едва не столкнувшись с молодым человеком, застывшим рядом со столиком.

— Поговорить можно с красивой девушкой?

Голос у него был слишком высоким, чтобы мне понравиться, а вот все остальное соответствовало имиджу героя-любовника, который он, видимо, старательно пытался поддерживать. Отсюда и обтягивающие джинсы, и немного старомодная кожаная куртка с бахромой, и «казаки» с железными пластинами на мысках. Я почему-то подумала, что он не носит нижнего белья, потому что на дорогое у него нет денег, а дешевое он презирает.

— Пожалуй, нет никаких противопоказаний.

— А-а… — Он, видно, был немного тугодум. — А я на тебя смотрел весь ужин, вот, познакомиться решил. Одна здесь или с родителями?

Меня слегка коробил его фамильярный тон, но улыбка — широкая, чуть смущенная — подкупала, и у меня не возникло желания поставить его на место фразой, что это, похоже, он привык отдыхать с родителями, у меня же другие правила. Я просто усмехнулась и пошла, а он пошел за мной.

— Так ты одна?

— Не совсем. — Я негромко говорила, и он наклонился, чтобы лучше слышать. — Я здесь с двумя женщинами. Но знаете, я немного стесняюсь об этом говорить — не все могут понять. Мы живем вместе уже третий год, а мне все равно как-то неловко, все считают нас подругами…

Глаза его округлились. Огонь мачизма, полыхавший в них, начал быстро меркнуть, словно его написанные карандашом на бумаге представления о самом себе как о самом крутом мужчине сгорели, оставив после себя две кучки черного пепла в зрачках. Мне стало смешно — кожаная куртка оказалась каркасом для пустоты, в которой жила летучая мышь неуверенности.

— Я пошутила. Я действительно здесь одна, и мне очень скучно. Не могли бы вы меня развлечь?

— Смотря как. — Он все-таки был хреновый мачо.

— Так, как мне этого захочется.

— А мне захочется того, чего тебе?

— А зачем вы подошли?

Ему было не по себе. Он такой эффектный был, мог бы по подиуму ходить запросто, намазав голову гелем, а губы прозрачной помадой, — а он стеснялся уверенной женщины.

— Ну… Ты мне понравилась. Честно. Вот я и подошел, чтобы познакомиться.

Глупо было бы мне не использовать такой шанс и продолжать скучать еще и сегодня. Я посмотрела на него, словно оценивая, покачала головой одобрительно.

— Я знаю более хорошее место для знакомства. Да и вам оно больше подойдет — вы там сможете более полно проявить себя, чем в пустом разговоре. А я увижу, насколько я вам понравилась, — терпеть не могу вранья.

— И что же это за место?

— Мой номер. Точнее, моя постель — нет лучшего способа узнать человека. Да и мне, может быть, станет интересно. А уже потом будет понятно, имело ли смысл знакомиться.

Он покраснел. Видимо, это было неожиданно для него, но он не хотел все-таки показывать свое смущение. Поэтому по-детски шмыгнул носом, усмехнулся криво и качнулся на скошенных каблуках.

— Неплохая идея. Круто. Ну пошли…

Только позже я поняла, что у него было очень мало женщин. Что неудивительно — таких, как он, женщины боятся. Слишком хорош, наверняка бабник. Молодой, яркий, что уж от такого ждать. И отказ получать тоже обидно — одно дело старый лысый жирный мужичонка скажет тебе, что ты не в его вкусе, он, мол, предпочитает высоких блондинок, так ему и ответить-то нечего, кроме ненужного «посмотрел бы на себя, пингвин», и не задевает он никак. И совсем другое — молодой красавец с испанскими глазами, близкий, но недоступный, от своего равнодушного взгляда могущий породить комплексов больше, чем от спермы детей.

Когда мы пришли в номер, я сама начала раздевать его, потому что опасалась, что он будет топтаться и бормотать что-то о том, что я клевая девчонка, еще плохо понимая, с кем имеет дело. Сняла куртку, обнаружив под ней водолазку. Не торопясь сняла и водолазку, а потом опустилась на колени, расстегивая железную «молнию» — тугую, непослушную, прячущую от меня то, что так мне нравится, за плотной тканью джинсов,