Шрифт:
Закладка:
Пациент был признан безнадежным.
Александр Иванович Куприн писал: «Когда появились первые слухи о сумасшествии Уточкина, я не хотел им верить. Более спокойного, уравновешенного, хладнокровного человека я никогда не видел в жизни».
И вот теперь на больничной койке лежал совсем другой человек, обезображенный болезнью, с остекленевшим взором.
Он неподвижно смотрел вверх.
Туда, где должно было быть небо, но на его месте оказывался покрытый побелкой, как снегом, потолок.
А потом его выписали из больницы и он вернулся в Петербург, где уже была зима, и это его потрясло.
Снежная и морозная русская зима.
И хотя Сергей Исаевич любил кататься на коньках — «гагенах», мог даже расписаться на глади катка, залитого в Юсуповском саду — «Сергей Уточкин», поставив в конце залихватский росчерк, питерские зимы с их мглистым полумраком и пронизывающим ветром он не любил, потому что начинал замерзать от тоски и одиночества.
Так было и на этот раз.
Он брел по Невскому проспекту.
По тому самому Невскому проспекту, о котором некогда написал Николай Васильевич Гоголь: «Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде».
В настоящем виде громады дворцов и доходных домов нависали над ним.
Он пугался их как живых существ.
Он был голоден.
Он плохо себя чувствовал, а навстречу ему шли улыбающиеся молодые люди и девушки, они смеялись, они были счастливы, и никто не узнавал его, скорее всего, принимая за нищего, спившегося старика, хотя этому «старику» не было и сорока лет.
Через несколько дней, которые он провел, толком не помня, как и где, его госпитализировали с воспалением легких.
И вновь это была Николаевская психиатрическая больница, в которую он впервые попал летом 1913 года.
В соседнем доме окна жолты.
По вечерам — по вечерам
Скрипят задумчивые болты,
Подходят люди к воротам.
И глухо заперты ворота,
А на стене — а на стене
Недвижный кто-то, черный кто-то
Людей считает в тишине.
Вполне возможно, что эти слова Александра Блока, посвященные «дому печали» на Пряжке и написанные в 1903 году, были хорошо известны Сергею Исаевичу.
Лидия Виссарионовна Зверева, первая русская женщина-пилот, посетившая Уточкина в больнице, была потрясена его внешним видом — его остекленевшим взглядом, частой сменой его настроения.
Он был то мрачен, то весел, он тосковал и в то же время нервно смеялся, прояснения уступали место помрачению.
Он погружался в короткий полусон, не приносивший облегчения.
Он страдал от чрезмерно высокого артериального давления.
Рассудок его мутился…
Но это будет нескоро, словно бы в какой-то другой, взрослой жизни, а сейчас Сережа уже начал вставать после падения с мельничной лопасти на берегу солончака Сасык, что под Евпаторией, выходить во двор, прогуливаться и даже пытаться сесть на велосипед, убедившись, что его никто не видит, потому что если его за этим занятием застанет сестра, то ему несдобровать.
А ведь еще совсем недавно ему казалось, что он так и будет беспомощно лежать на кровати, не имея даже сил пошевелиться.
Впрочем, в детстве такие мысли часто приходят в голову от отчаяния или одиночества, усталости или обиды, посещают, когда рядом не оказывается взрослого человека, который может успокоить и объяснить, что все это пустое, что это лишь игра воображения, что довольно быстро эти мысли забываются, улетучиваются, рассеиваются как туман, а воспоминания о них вызывают лишь улыбку.
Через две недели Уточкин возобновил велосипедные тренировки.
Гимнастика, упражнения со штангой и гирями, шоссе, асфальтовый циклодром…
К последнему Сергей испытывал особую любовь.
Впрочем, это и понятно, ведь здесь он был как на арене цирка, в окружении своих многочисленных и преданных поклонников.
Так, одесские мальчишки собирались вдоль всей полосы велотрека и кричали: «Рыжий, нажимай!»
А Уточкин, проносясь мимо с улыбкой, отвечал им: «Ба-ба-ба-сявки!»
«Наш-то рыжий не подкачал!» — одобрительно неслось в ответ.
«Уточкин — заика, но какой! — вспоминал впоследствии Леонид Осипович Утесов. — Если он начинал кричать „босявки“ на старте, то закончит это слово на финише. И, как ни странно, его любят и за это!»
Возбуждение перед стартом, рев трибун, вопли болельщиков, которые сливались в единый вой, чувство превосходства над соперниками и, наконец, победа, когда, находясь уже в нескольких мгновениях от финиша, можно позволить себе перестать педалировать и оглянуться назад.
Известно, что первые официальные велосипедные старты в России состоялись в Москве 24 июня 1883 года на Ходынском поле на дистанциях 1,5 и 7,5 версты. Соревнования проходили под эгидой Российского общества Красного Креста, а также Содружества купеческих товариществ, торговавших велосипедами от иностранных производителей.
В финальных заездах на Ходынке тогда приняли участие Юлий Иванович Блок — представитель «Торгового дома Ж. Блок», Вильгельм Германович Столь — владелец одного из заводов в Воронеже, Василий Агатонович Пруссаков — архитектор, изобретатель велосипедных рам, Генрих Жемличка — австрийский гонщик, принявший российское подданство и представлявший английскую велопроизводящую фирму.
Через год, но уже в Санкт-Петербурге, на Марсовом поле, состоялись вторые по значимости велостарты, после которых велосипед в Российской империи вошел в моду, на него обратила внимание августейшая семья, а катание на велосипеде стало занятием статусным и стильным, хотя фраза «черт на дьяволе едет» еще довольно долго преследовала любителей необычного по тем временам способа передвижения.
Интересно заметить, что в те годы на соревнованиях было разрешено выступать как на двух-, так и на трехколесных машинах, разумеется, в разных категориях.
В том же 1884 году были приняты уставы первых в России Петербургского и Московского обществ велосипедистов-любителей.
Среди учредителей МОВЛ мы встречаем имя известного инженера, изобретателя, ученого, впоследствии Героя Труда, почетного члена Академии наук СССР Владимира Григорьевича Шухова (1853–1939).
По воспоминаниям современников, Владимир Григорьевич увлекался многими видами спорта, он стрелял из лука, бегал на коньках, играл в шахматы, ходил на лыжах, метал бумеранг и, конечно же, катался на велосипеде, часто устраивая коллективные поездки по Подмосковью, а также сам принимал участие в официальных стартах. В Москве МОВЛ занимало дачу промышленника и домовладельца Сергея Калустовича Джанумова в Петровском парке, а также
