— Совпадение, не более того. Случайность, — хмыкнул Абрютин.

— Василий, ну сам-то подумай. Предположим, грабанули у нас в Коротове храм…

— Типун тебе на язык, — перебил меня исправник.

— Ага, пусть моему языку хуже будет, — не стал я спорить. Коротово — это уже наша «епархия». — Но, я это гипотетически… Грабанули, пусть даже никого не ранили, а только кражу совершили, так ты ведь после этого всю уездную полицию на уши поставишь. И конная стража начнет землю рыть, и городовые. А еще все дворники и сельские старосты, верно?

— Верно, — кивнул Абрютин. — В том смысле, что грабанули, как ты сказал, в Валдайском уезде и к нам удрали?

— Ага, к нам и свалили, кто их тут искать станет? Ты о краже узнаешь дня через три, а то и через неделю. За это время злодеи успеют на дно лечь.

— Свалили… На дно лечь… — поморщился исправник. — Иван, ты такие слова используешь, что я иной раз не верю, что ты гимназию заканчивал, а потом в университете учился. Говоришь, словно босяк из бурлаков.

— Так трудное детство, — хмыкнул я. — Сам понимаешь… Всю зиму в сабо, игрушки деревянные, к лавке прибитые, на улице вырос. Батюшка, опять-таки, вице-губернатор…

— И матушка всего-навсего дочь генерала от артиллерии, — подхватил исправник.

Чево? Моя матушка — дочка генерала? И не просто какого-то там генерал-майора или генерал-лейтенанта, а полного генерала? По-нашему — генерал-полковника. А я-то дурак и не знал. Да что там — даже девичью фамилию матушки до сих пор не знаю. Генеалогическое древо семьи Чернавских более-менее подучил, а кто там по женской линии — нет. Не было надобности в таких знаниях. Матушка упомянула как-то в разговоре, что по материнской линии она в родстве с московскими купцами, даже какие-то фамилии называла, а вот про отцовскую линию ничего не сказала. Не станешь же спрашивать у матушки ее девичью фамилию. Предполагается, что я ее должен знать.

Может, стоит у Абрютина выведать? Пожалуй, как-нибудь подкачусь — мол, а не служил ли ты вместе с моим дедушкой-генералом? Вернее, не вместе, а под его началом. Но семейные изыскания можно и отложить, а сейчас нужно уговорить товарища совершить авантюру.

— Так что, рискнем? — продолжал я убалтывать главного полицейского начальника. Решив, что следует применить запрещенный прием, кивнул на грудь исправника. — Если получится, так ведь и «аннушка» прилетит, а нет, так никто не узнает.

Василий Яковлевич тоже покосился на свою грудь. Верно, мысленно представил, как рядом со «стасиком» устроится более высокий крестик, красненький. А что, красиво будет. Украсит «иконостас» исправника. А с «аннушкой» он еще и статского советника получить сможет.

Не осуждаю Василия. Я сам посматриваю на своего «владимира» — хорошо ли висит, красиво ли смотрится? Иной раз меняю — то «казенный» орден ношу, то отцовский. И уже пожалел, что на мою широкую грудь сразу упал «владимир». Нет бы, как у всех людей — от младшей награды к старшей. Этак, заполучил бы я штучки три, куда красивее.

Грешен человек, любит он ордена и медали. А уж человек, облаченный в мундир — тем более. Но мне, если даже все и выгорит (тьфу-тьфу, чтобы не сглазить), светит не крестик, а только нагоняй от Лентовского. Я не в свое дело лезу, это точно. Но что мне терять, кроме канцелярских принадлежностей?

Надо еще немножко нажать.

— А не выгорит, так что с того? Мы с тобой посмеемся, водочки по рюмашке хряпнем — я угощу, а городовые помалкивать станут. Им тоже поставлю по такому случаю. Н-ну, Василий Яковлевич… Решай, время уходит. Ворье зимой действует, а у нас март скоро на исход пойдет, снег стает. А я потом экзамены уеду сдавать, отдохнешь. Зато у нас совесть чистая будет. Мы, по крайней мере, попытались что-то сделать, а не за печкой сидели.

— Искуситель ты, — пробормотал Абрютин. — Змей, который моим другом прикидывается.

— Это точно, — согласился я. — А кто станет искушать, если не друг? Известно, что на скользкий путь толкают самые близкие люди. Про жену не говорю, она у тебя святая — и лафитчик с похмелья поднесет, и пьяных гостей не выгонит, а вот друзья, они такие. Все пакости от друзей.

Кажется, Василий Яковлевич поддался-таки на уговоры. Да я и не сомневался, что уговорю. И дело здесь не только в ордене (не факт, что дадут, даже если все пройдет благополучно), а в том, что ни мне, ни исправнику очень не нравится, когда воруют или грабят, тем более, если речь идет о храме.

— Но ты настоящую авантюру предлагаешь, — покачал головой исправник. — Выманить, ишь… Если бы кто другой на твоем месте был, позвал бы городовых, чтобы тебя в больничку определили, в палату для буйных.

— Нужно, чтобы они клюнули, — твердо заявил я. — Значит, следует придумать нечто такое, чтобы клюквенникам был смысл рисковать. На мелочи размениваться не стоит. Куш хороший придумать, из-за которого они решатся принцип нарушить.

— Не выгорит — с тебя не водка, а бутылка шампанского, — пригрозил Василия, протягивая руку. — И не нашего, а французского. Идет? И отца благочинного сам уговаривать станешь.

— Дюжина! — храбро заявил я, потом задумался — не погорячился ли я? Дюжина — это четверть моего жалованья. Стоило водку предлагать, это дешевле. Но теперь уже поздно. Пожимая руку Василию, уточнил. — С меня дюжина шампанского, но пьем вместе! И батюшку сам уломаю, что тут поделать.

[1] На старом тюремном жаргоне церкви именовались «клюквами», а преступники, специализирующиеся на краже из церквей — «клюквенниками».

Глава пятая

Тот самый Карл

Череповец в последние полгода (может, чуть больше), жил исключительно новостями, связанными с деятельностью следователя Чернавского. То он с кузнецом подерется, то уважаемого купца первой гильдии в каталажку засунет, то какое-нибудь преступление раскроет, а то и вовсе — сделает предложение гимназистке седьмого класса, не подумав о нормах приличия.

Разумеется, все это интересно, но, если на слуху только похождения господина Чернавского, это начинает надоедать. И приедается. Подумаешь, раскрыл титулярный советник очередное дело, ну и что? Нет бы, что-то такое, новенькое и свеженькое. И, как это нередко бывает, вместе со спросом появляется и предложение. Пока, правда, только на уровне слухов, но общеизвестно, что дыма