Армия окружила Берлин, и он был на грани падения, нас разбомбили «союзники», уже откровенно превращавшиеся во врагов. В ясный солнечный день 1 мая прозвучала воздушная тревога, и на западе стал нарастать гул движущейся на нас воздушной армады. Это надвигалась тёмная туча американских «летающих крепостей». Вскоре на западе она закрыла всё небо. Её гул был столь угрожающим, что все побежали в бомбоубежище. Туда же побежали мои товарищи по играм и войне с гитлерюгендом, а также и наша соседка по койкам, псковитянка, весёлая тётя Таля в своём синем рабочем комбинезоне. Пыталась бежать за ней и моя мать. Но у меня проснулось интуитивное чувство опасности этого места, места в лагере. И я кричал матери: «Здесь нельзя! Бежим!» И, схватив её за руку, буквально потащил за проволоку к реке. За нами бежали и другие люди. Когда мы уже приближались к сосновому леску у реки, на лагерь и завод начали падать бомбы. Они падали и на дорогу, как бы преследуя бегущих. Последняя бомба упала в пятидесяти метрах от нас, бросив воздушной волной на землю, поранив и убив некоторых осколками. Мы с матерью были оглушены, но не поранены. Бомбы ещё долго падали на город и заводы, а один подбитый бомбардировщик, накренившись, с рёвом кружил над дымящимся от пожаров городом, а после того, как из него выпрыгнули с парашютами лётчики, – рухнул на дома.

Мы ещё долго сидели в леске, а потом пошли в лагерь и увидели, что натворили воздушные бандиты-«союзники». На зелёном поле аэродрома недалеко от обрушенного бомбоубежища лежало множество трупов погибших под его развалинами наших товарищей по плену. Там же я увидел нашу дорогую соседку по бараку смешливую тётю Талю: она лежала мёртвая в своём синем комбинезоне, с откинутой в сторону сломанной ногой. Не меньше меня потрясло и то, что, как я узнал позже, бомба упала в самый вход убежища, где сидели обычно мои товарищи, и их больше нет, нет даже их трупов. Ещё дымились разбомблённые бараки, но наш барак уцелел.

Забрав свой нехитрый скарб, мы с другими уцелевшими знакомыми, в том числе с нашей тетей Надей, ушли из лагеря в лес к реке, где и заночевали под соснами. Мы были голодными, но нас немного подкормили мужчины испечённой на костре рыбой, которую они выловили, оглушённую, у берега реки. Здесь я впервые испробовал жареного угря. Утром мы двинулись дальше по берегу реки Хафель и вскоре вышли к шоссе, по которому двигались наши военные автомашины.

Вдоль придорожной канавы наш солдат в ватнике тянул телефонный провод. Женщины кинулись на беднягу и чуть не задушили в объятиях. Он отбрыкивался: «Бабы, бабы, уймитесь! Мне же связь нужно срочно установить» (видимо, такие встречи ему были не впервой). Меня радовало и удивляло, как тётя Надя, убежавшая в убежище, спаслась. И здесь я обнаружил ещё один удивлявший меня парадокс: наши американские друзья её пытались уничтожить, а враги – присланные немецкие сапёры – её откопали под обломками и тем самым спасли. Враги спасли от «друзей»!

Вскоре мы оказались в немецком посёлке, на каждом доме которого висел белый флаг. Многие из них были брошены, и в их хлевах визжали и хрюкали голодные свиньи, мычали коровы. Мы остановились в одном из брошенных домов, и к нам вскоре пришли находившиеся в посёлке наши солдаты с офицерами. Офицеры остались у нас на весь вечер, а солдаты принесли в большом обилии продукты – свинину, хлеб, сахар. Офицеры, чтобы отметить наше освобождение, достали бутылку водки, и встреча прошла в долгих разговорах, расспросах и веселии. Мы стали потихоньку обживаться, тем более что солдаты и офицеры несли нам не только продукты, но и носильные вещи, постельное бельё и посуду из брошенных домов. А я вскоре даже стал служить в Красной Армии: ведь я уже владел немного немецким языком и в качестве переводчика стал сопровождать патрули, которые в основном искали в домах оружие. Мне запомнился один смешной случай, когда мы обследовали дом ближайшей железнодорожной станции (похоже, начальника станции). Хозяева упорно отказывались открыть один шкаф, а мы, подозревая, что там они прячут что-то важное, требовали открыть. Наконец они открыли посудный шкаф, и мы засмеялись – там они прятали (вероятно, от нас)… пирожные. Солдаты вытащили из подвала красивый полуаккордеон и предложили мне его взять. Хозяйский сын заревел: «Это мой инструмент!» И я отказался: «Да я и не умею на нём играть». – «Ничего, научишься, – говорили солдаты. – Мало они у вас отняли!» Но я его так и не взял.

А вскоре мы собрались домой. Солдаты нашли где-то двухколёсную арбу, запрягли в неё брошенную хозяевами корову, и мы, погрузив на неё свои пополнившиеся вещи и нанесённые солдатами продуты, отправились «восвояси». Уж очень нам хотелось скорее попасть домой, на родину. Берлин уже пал, но война продолжалась. Это мы поняли, когда, двигаясь за своей коровьей колымагой по бетонному шоссе, увидели, что на окраине леса, близко подходившего к шоссе, недавно шёл бой: на опушке лежали ещё не убранные трупы немецких солдат. Но война кончалась, и однажды вдруг началась стрельба: стреляли не только зенитки, но и солдаты на шоссе. Мы испугались. Но вдруг услышали крик стрелявших вверх солдат: «Победа! Мир!» Вот и пришла великая радость!

Корова, однако, обезножила, сбив на бетонке копыта, и наша повозка оказалась без «двигателя». Пришлось корову отдать солдатам, а те помогли нам добраться до ближайшей железнодорожной станции. Там стояли эшелоны товарных вагонов, но вагоны все были закрыты, и нам пришлось, сделав настил, погрузить вещи прямо на сцепку, а самим расположиться на открытых вагонных площадках.

Так мы ехали до польской границы. Переезжая через Одер, я видел на его берегу полностью разрушенный город Франкфурт-на-Одере – ни одного целого здания, только торчали обломки стен. Как я потом узнал, это постарались всё те же наши «союзники» – чтобы мы подавились обломками. На границе с Польшей нас всё же пересадили в вагон, и так мы доехали до Брест-Литовска – нашей границы. Здесь скопилось много таких же «беженцев», и нас всех посадили уже в пассажирские вагоны, и, наконец, мы оказались где-то под Ленинградом, кажется на станции Тосно, совсем рядом с дорогой нашей Поповкой. Некоторое время мы приютились в домике на берегу реки Тосно, а потом почему-то в отдельном доме на станции Горелово под Ленинградом. Помню, что здесь мы завели свой огород с капустой и картошкой.

А потом я стал жить в квартире тёти Марфы, её мужа