Шрифт:
Закладка:
Надежда Алексеевна уныло обвела глазами спальню, уютно убранную красивой мебелью, цветами, статуэтками и прочими безделками, и капризно отвернулась к стене. Снова забродили ее глаза и остановились на большом, поразительно схожем портрете Александра Андреевича во весь рост. Надежда Алексеевна на мгновение остановилась на нем, и на лице ее мелькнуло выражение страха и отвращения.
— Да не могу же я… не могу! Боже! как все это гадко! — проговорила она, сдерживая рыдания, и бросилась лицом в подушки.
Через несколько минут она утирала заплаканные глаза и позвонила.
Вошла молодая, веселая горничная в чистеньком ситцевом платье, с бойкой улыбкой, задорно вздернутым носом и ямками на полных розовых щеках; она быстро подошла к постели и поклонилась барыне фамильярным поклоном барской фаворитки.
— Что, Даша, поздно?
— Десять часов, барыня.
— Десять? Как рано! Плохо мне сегодня спалось, Даша! — задумчиво проговорила Надежда Алексеевна. — Такая тоска!
— Вы бы меня позвонили, барыня. Я бы вас развеселила, — прочиликала скороговоркой Даша.
— Развеселила?! — Надежда Алексеевна горько улыбнулась. — Вряд ли, Даша!
— И, полноте, барыня. Чего вам грустить-то? Кажется, слава тебе господи: всего довольно, дом полная чаша…. жить тут только, как сыр в масле…
— Ты думаешь, в этом счастие, Даша?
И Надежда Алексеевна тихо покачала головой. «Я бедна была и знала счастливые минуты!» — подумала она и сказала:
— Давай-ка, Даша, одеваться!
Колосова лениво поднялась с постели и, свесивши ноги на медвежью шкуру, велела подать себе зеркало; она внимательно рассматривала свое лицо и, улыбаясь, спросила Дашу:
— Очень я постарела, Даша?
— Вы-то? Полноте, барыня, что вы!
— Нет, Даша, не лги, а говори правду. Ведь постарела?
— Ну вас, барыня! Если мне не верите, у других спросите! — заметила Даша и опустила глаза.
Барыня чуть-чуть покраснела, погрозила Даше пальцем и шепнула:
— Скоробрешка ты, Даша! Ты думаешь, другие правду скажут?..
— А то как же?
— И другие могут обманывать… все они…
Барыня не докончила и стала умываться.
— А ты, Даша, счастлива? — тихо спрашивала Надежда Алексеевна, плескаясь в воде.
— Какое наше счастье? — засмеялась Даша.
— Тебя любит? — еще тише полюбопытствовала барыня.
— Смел бы не любить! Разве я ему мужнина жена? — вспыхнула горничная.
— А разве все мужья жен не любят? — печально усмехнулась Колосова. — От этого-то ты и замуж не идешь?
— Берет он, берет, но только нашей сестре опасно это, бить начнет…
— А теперь не смеет? — смеялась барыня.
— Смей только. У самой руки есть! — хохотала Даша, вытягивая здоровую, толстую руку.
— И ты никогда не пойдешь замуж?
— А бог знает, барыня. Состареюсь, может и пойду; не все же по людям жить, захочется и своим домом жить.
— С разбором иди замуж, Даша. Это не шутка! — серьезно проговорила барыня. — Не шутка! — прибавила она через несколько времени.
Даша молча подавала юбки.
— А сына давно видела, Даша?
— В воскресенье!..
— Что, славный мальчишка?
— Ах, какой славный, барыня. И когда усмехнется, весь в черноволосого отца, такой же, подлец, ласковый, добрый, — говорила Даша, и на ее свежем добром лице при воспоминании о сыне засветилась такая чистая, хорошая радость, что Надежде Алексеевне вчуже завидно стало.
— Счастливица ты, Даша! А я… я…
И облако печали, пробежав по лицу ее, сморщило лоб, насупило брови и вызвало слезы.
Даша ничего не сказала в ответ. Она только едва заметно улыбнулась с добродушием няньки, слушающей ребенка, и подумала:
«Ну, тоже и наше счастие не бог знает какое! При счастье не отдала бы Митьку в чужие руки!»
Скоро Надежда Алексеевна была готова и, по замечанию Даши, одета «совсем превосходно». Посмотревшись в трюмо, Колосова горько усмехнулась и велела подавать кофе.
«Сегодня же скажу! Это невозможно, подло, гадко!» — роились одна за другой тяжелые мысли в красивой головке Надежды Алексеевны.
— А муж? — шептал ей чей-то голос.
«Но я его не люблю», — защищалась Надежда Алексеевна.
— А зачем же ты десять лет с ним прожила? — невольно являлся роковой вопрос.
«Я слабая женщина… я…»
— И других в это время любила же? — опять нашептывал в самое сердце неотвязный голос.
Несколько времени она сидела, закрыв глаза. Наконец порывисто встала и заходила по комнате. «Сегодня же все покончу!» Эта мысль придала ей бодрости и силы; в этот момент она была бы готова на такой подвиг: грудь ее тяжело дышала, глаза блистали, и энергия ярко светилась в ее глазах; она была хороша в эту минуту. Но минута прошла, шквал пронесся далее, и перед вами было снова слабое, хрупкое создание, в бессилии склонившее свою голову на стол.
Вошла Даша с серебряным подносом на руках и, озираясь, как мышонок, по сторонам, ловко сунула барыне записку.
— Приказали в собственные ручки отдать, — шепнула она, ласково улыбнувшись, и вышла из комнаты.
Надежда Алексеевна быстро разорвала конверт и стала читать письмо.
Выражение любви светилось на лице Колосовой во время чтения; она несколько раз перечитала письмо (для невлюбленного читателя письмо неинтересное), повторяя: «Какой же он добрый!..»
«Разве уехать! — мечтала она, и глаза ее метнули молнию. — Он подле… он любит… чего ж еще больше желать?..»
— А муж разве пустит?..
Надежда Алексеевна сжала руками голову и просидела так несколько времени в забытьи. Ее разбудил легкий стук в двери ее спальни и тихий, ровный голос: «Можно войти?»
Она вздрогнула от этого мягкого, знакомого голоса.
— Войдите! — сказала она, ловко спрятав записку.
Вошел Александр Андреевич; ласково поцеловав женину руку, он спросил, садясь подле:
— Что с тобой, Надя? На тебе лица нет!
И Колосов снова взял руку жены и стал гладить ее своей рукой. Жена быстро отдернула руку и сказала с некоторой торжественностью:
— Александр Андреевич! Я хочу с тобою серьезно поговорить; мне, право, тяжело вечно играть роль в нашей супружеской комедии…
— Роль? Комедии?.. — удивился Колосов. — Я решительно ничего не понимаю!
— Не лги, бога ради не лги: ты все очень хорошо понимаешь, и я должна…
— Понимаю, понимаю! — перебил Колосов. — Ты, милая Надя, все еще, несмотря на свои тридцать лет (ведь, кажется, тридцать?), хочешь лететь куда-то dahin[12], как хотела лет десять тому назад, помнишь? — улыбнулся Колосов.
— Я все помню… Что же дальше? — несколько театрально сложила руки Надежда Алексеевна, готовясь слушать мужа.
— Но тогда была остановка за boire и manger[13], а ты успокоилась.
Колосова сделала нетерпеливый жест головой.
— Не торопись, мой друг, сейчас доскажу. Тебя теперь, после научных бесед с молодыми людьми, мучает, вероятно, отсутствие серьезной цели в твоей жизни, — говорил Колосов тихо,
