— Прессы не любите?.. ха-ха-ха!.. Верно, в будущем номере и стрекаловская биография появится… Что, Стрекалов хлопочет? Слышали что-нибудь?..

— Говорят, Александр Андреич, купечество за них. Вчерась собирались у них-с; банкет был, разливанное море… целая их партия…

— Партия?! Собрания?! А разве, Иван Петрович, допускаются в пределах империи партии и скопища? — смеялся предводитель. — Вы ведь законник, в сенате стул протерли, пять лет судились и знаете это лучше меня! У нас одна партия — верноподданные! И мы партий не потерпим, как вы полагаете, милейший? — улыбался Колосов. — Ведь его высокопревосходительство, светлейший князь Сергий Николаевич Вяткин, никаких партий, кроме карточных, не любит?.. ха-ха-ха… — заливался Александр Андреич.

— Не любят-с!.. — подтвердил Лампадов.

— А главное, — хохотал Колосов, — заводы стрекаловские идут лучше вяткинских, а светлейший до сих пор с этим согласиться не может.

— Туговаты на согласие-с!..

— На все светлейший туги. Значит, почтенный мой друг, и соперник Николай Николаич Стрекалов, а равно и почтенная супруга его Настасья Дмитриевна не помешают вам, возлюбленный мой, получать гонорар в тысячу пятьсот! — добавил Колосов.

Лампадов таил дыханье, глядя на своего патрона с восторженным удивлением.

— Баранье стадо они все, вот что! — заметил Колосов. — А вы, Иван Петрович, куйте железо, пока горячо. Глядите в оба и работайте, иначе того и гляди выберут Стрекалова, и ваши полторы тысячи улетучатся. Сегодняшнюю бумагу поторопите, а то и сами перебелите. Секретно… Ответ на министерский запрос о школе… Который бишь запрос?

— Пятый-с!

— И, надеюсь, последний! «Реальная школа, ввиду не вполне благонадежного брожения в умах, может оказать вреднейшее влияние и усугубить мысли, потребностям времени не отвечающие!» Так, что ли, пишется? — смеялся Александр Андреич, читая свое же «мнение». — Глупо, но сильно! Ха-ха-ха! В кабинете гудел заразительный хохот.

— «И следовательно, — продолжал читать Колосов, лукаво щуря глаза, — деньги на школу, грязно-польским дворянством пожертвованные, было бы целесообразнее (каков слог-то, почтеннейший?) употребить на негласные пособия тем из дворян, которые особенно пострадали вследствие благодетельной реформы освобождения податного сословия». Кстати, сколько употреблено на пособия, Иван Петрович?

Лампадов заморгал глазками и быстро ответил:

— Десять тысяч!

— Остается еще сорок?

— С процентами-с сорок четыре тысячи восемьсот девяносто два рубля шестьдесят восемь с половиною копеек…

— И полукопейки, варвар, не забыл, точно инженер, представляющий сомнительную смету. Прекрасно!.. В ответ на запрос сумму проставьте покрупней. Да не забудьте в конце — я и упустил это! — насчет поверки сумм… Ну, до свидания… С богом, родной!.. На досуге прочитайте, как нас с вами распудрили. Впрочем, не бойтесь, этот номер в Грязнополье попридержали. Я уж просил почтмейстера…

Лампадов пожал протянутую руку и уже дошел до дверей, как Колосов вернул его и тихо спросил:

— Чуть было и не забыл! Узнавали о Кошельковой?

Лампадов мгновенно съежился и без пути заморгал светленькими глазками.

— Узнавал-с! — произнес он нерешительно.

— Ну, и что же узнали, carissimo?[3] Говорите скорей!

— Она дочь портного, живет в Галкином переулке-с. Заведение у них плохонькое-с, а отец, вдобавок, пьяница.

— Жаль девушку, жаль! — задумчиво проговорил Колосов. — Верно, ей дома не масленица!

— Она-с, как я слышал, замуж собирается.

— За кого?

— За подмастерья, у них живет. Человек молодой. Только пока отец не согласен, — говорит: капиталу у жениха нет.

— И хорошо делает! — живо подхватил Колосов. — Верно, и жених пьянчужка! Вы, Иван Петрович, как посвободней будет, разузнайте-ка хорошенько, под секретом. Девушку-то жаль! Такая молоденькая, худенькая! Ее можно бы к Надежде Алексеевне в горничные пристроить.

— Я узнаю-с, только вряд ли она пойдет! — быстро заметил Лампадов.

— Лучше же ей горничной быть, чем драться с пьяным мужем и плодить нищую братью! Вы побывайте у них и пришлите отца ко мне. Да смотрите, все это делайте тайком… А то черт знает что выдумают; еще в прессу опять попадем!..

— Она жениха любит и не пойдет жить в люди! — решительно настаивал Лампадов.

— Да? — тихо и протяжно процедил Колосов и пристально взглянул на Лампадова.

Под влиянием этого взгляда маленькие глазки Ивана Петровича беспокойней забегали, точно умоляя не тревожить их; неуклюжие худые руки бесцельно ерзали по сюртуку, точно в нем искали помощи, и на широкой лысине показались крупные капли пота.

Чуть заметное презрение скользнуло в колосовских глазах, когда они отвернулись от зардевшегося лица Лампадова. Колосов помолчал, закурил сигару и заметил:

— Можно ей и лучше партию подыскать и выдать замуж sa порядочного человека с хорошим приданым! Где-нибудь сколотим ей тысчонки три! Девушку жаль! — опять повторил Колосов добродушнейшим голосом. — Вы отца-то пришлите; ведь жизнь их не на розах, милейший мой. Так-то-с!

И, ласково потрепав по плечу Лампадова, Колосов снова пожал ему руку и раскланялся.

«Робость — большой порок! ну, чего я сробел?! Что подумает Александр Андреевич? — пробежало в голове у Лампадова за дверями колосовского кабинета. — А горничной ей быть невозможно… пропадет! Эка, что запустил: с небольшим приданым! В мой огород! Думает, судился, так на все готов?.. Понравилась, так спуску не даст! — думал Лампадов, и его добродушные глазки усиленно моргали, словно изыскивали средство помешать намерениям предводителя. — Память гениальная! Думал — забыл? Нет, шалишь! А как тайну эту узнает пасквилянт да в газету, что тогда?» — улыбнулся не без злости Лампадов…

Иван Петрович так был занят последней мыслью, что забыл о своей биографии и, шагая по улице с опущенной вниз головой, не заметил, как из растворенного окна маленького домика одного из грязнопольских переулков высунулась старушечья голова и окликнула его по имени.

— Иль очумел! — громко крикнула старуха. — Иван Петрович… Ваня! Самовар кипит!

— Иду, маменька! — очнулся невзрачный человечек и вошел в свою квартирку.

IX

Колосов молча шагал по кабинету, временами улыбался и щелкал пальцами; вероятно, размышления его были приятные, потому что, садясь к столу, он громко засмеялся, прибавив вслух: «О дураки!»

И написал следующее письмо:

«Вчера, любезный брат Павел Андреевич, получил твое письмо, извещающее о намерении Мухина подать мой вексель в десять тысяч ко взысканию; прошу тебя во что бы то ни стало уговорить Мухина подождать, а если эта свинья останется к твоим речам глуха, чего я весьма опасаюсь, то — coûte que coûte[4] — постарайся достать сколько-нибудь денег, чтобы заткнуть эту ненасытную глотку. У вас в Москве достать денег легче, а здесь я по уши в долгах; ради бога похлопочи, так как иначе — в случае описи Новоселья — скандалу обрадуются мои здешние враги, и будет неладно. А дела мои, я сильно надеюсь, поправятся, когда меня выберут в председатели;