кашлял кровью, кровь была повсюду, повсюду на ней, она чувствовала ее вкус, а все остальные вокруг собирали кровь в миски, пили кровь из его шеи и между ног, a она чувствовала запах его дерьма, а они и его собирали в миски и размазывали по лицам, по ртам, и вместо того, чтобы кончить в нее, он просто выпустил это в нее, понимаете? Он помочился в нее.

— Ну, а потом мальчик упал на нее сверху, он был мертв, и мистер Ганнет вручил Патриции нож и сказал ей заколоть его во имя Господа Сатаны, и она была так напугана и так зла на мальчика — это было странно — так сильно разозлилась на него, что так и сделала. Била его ножом снова и снова.

Она остановилась, озадаченная.

Интересно, почему она так рассердилась на него? А не на них.

Он дал ей немного подумать. Сейчас не было времени вдаваться в подробности, хотя он прекрасно знал, откуда обычно берется гнев одной жертвы на другую. Еще один сеанс.

— Что произошло потом?

Она пожала плечами.

— Они съели сердце мальчика. Они измазали ее его кровью. Потом они сделали это с ней по очереди. Затем они позволили ей подняться наверх, принять душ и дали ей поспать.

Десять минут четвертого. Они справились. Все было кончено.

Он был потрясен. И в то же время в приподнятом настроении. Он не мог поверить в то, что у него есть.

— Сейчас я начну считать до пяти, Лесли, — сказал он. — Когда скажу "пять", я снова поговорю с Патрицией, и она будет бодрой, отдохнувшей, расслабленной и довольной, и она ничего из этого не вспомнит. Ты очень хорошо справилась. Спасибо тебе.

— Доктор?

— Да?

— Патриция опять напугана.

— Ей не надо бояться.

— Она знает, что я рассказала. Что я рассказала вам все.

— С Патрицией все будет в порядке, поверь мне. Сейчас я сосчитаю до пяти, хорошо? Закрой глаза.

Он сосчитал.

Патриция открыла глаза и улыбнулась.

— Ну, как у нас дела? — спросила она.

— Ты прекрасно справилась, — oн улыбнулся ей в ответ. — Я хочу обсудить это с тобой как можно скорее. Но у меня еще один пациент.

Он заглянул в журнал.

— Как насчет трех часов в среду, то есть послезавтра?

— Прекрасно.

— Мы совершили прорыв, Патриция. Ты должна это знать.

— Правда? Тогда не мог бы ты…?

— Нет. Боюсь, что нет. Не сейчас. Это займет некоторое время. Я записываю тебя на два часа на среду, хорошо?

— Хорошо.

Он протянул ей жакет, лежавший перед ним на полу. Она даже не спросила, как он туда попал. Она уже была практически профессионалом в этом деле. Она взяла его и сумочку, и встала, чтобы уйти. Поколебалась, а затем повернулась к нему.

— Мне стоит беспокоиться? — спросила она.

— О чем?

— Не знаю. Просто я… волнуюсь.

— Беспокоиться не о чем. Мы уже прошли самое худшее. Предстоит решить несколько очень сложных проблем, не стану этого отрицать, но теперь мы хотя бы знаем, с чем имеем дело. Мы знаем наверняка. Это займет некоторое время. Но у тебя будет жизнь, Патриция. Полноценная жизнь. Не надо будет прятаться. Жизнь без страха.

Она улыбнулась.

— Тогда увидимся в среду, доктор. И я думаю… ну, я думаю, мы просто посмотрим.

Она вышла в приемную и осторожно закрыла за собой дверь. Он подошел к столу рядом с ее пустым креслом и выключил магнитофон. Нажал кнопку перемотки и услышал свистящее шипение ленты, ее голос и его собственный, так что он знал, что магнитофон не подвел, а затем вернул его в исходное положение. Вынул шнур из розетки, подошел к столу, выдвинул верхний ящик и убрал его.

Он услышал, как в приемной стул ударился о стену. Его трехчасовой пациент, вероятно, был чертовски нетерпелив, и, вероятно, ему нужно было его немного успокоить. Все было в порядке. В данный момент он чувствовал, что готов на все. Он пересек кабинет и открыл дверь.

Мужчина склонился над ней, крупный мужчина во всем черном — куртке, ботинках, брюках — склонился над ней так, что Хукер мог видеть ее безжизненные глаза и открытый рот, а затылок мужчины двигался из стороны в сторону чуть ниже ее подбородка. Кровь залила все стены и картины с пейзажами, развешанные, чтобы успокоить пациентов, кровь все еще пульсировала из ее шеи по обеим сторонам головы мужчины, заливая его длинные черные сальные волосы, а он смотрел на Хукера и ухмылялся, его лицо превратилось в тонкую ярко-красную маску, с зубов капала более бледная кровь, разбавленная слюной. Хукер увидел нож в его левой руке и окровавленную серебряную пентаграмму на шее.

— Сеанс окончен, — прошипел мужчина. — Пациент вылечен.

Хукер отступил в дверной проем своего кабинета, как будто кто-то толкнул его. Попытался захлопнуть дверь. Окровавленная левая рука с треском ударила по ней и втолкнула его в комнату.

Мужчина стоял на пороге.

На мгновение, когда мужчина приближался к нему, Хукер подумал о всех людях, о всей структуре, о всем богатстве изобретений и стремлению выжить, которые только что умерли там, в приемной, и единственным утешением было то, что кассета переживет их, мужчина не узнает о кассете, его работа в некотором роде продолжится, несмотря, а не из-за его амбиций по отношению к ним обоим, хотя этого было недостаточно, даже близко недостаточно ни для них, ни для ее детей. Он подумал: Опубликовать или погибнуть, или и то, и другое вместе, потому что, конечно, именно это с ними и произошло, а затем услышал собачий вой, который был его воем, когда нож опускался все ниже и ниже.

Перевод: Гена Крокодилов

Змеи

То, что она привыкла считать своей змеей, появилось сразу после первого шторма.

Она разговаривала по телефону со своим адвокатом в Нью-Йорке. Снаружи вода отступила. Сквозь сетку, ограждавшую веранду с одной стороны, она видела, что с ее двора, который час назад был залит водой на фут, вода стекала вниз по склону мимо частокола в канал за ним.

Она подумала, что можно выпустить собаку. Хотя за ней пришлось бы присматривать. В годовалом возрасте золотистый ретривер был еще щенком и любил копать. В этом Энн убедилась на собственном опыте. Учитывая погоду в южной Флориде, она уже сменила три чехла для дивана из-за черной смолистой грязи, въедавшейся в лапы и живот Кэйти.

Адвокат сказал, что ему нужны деньги.

— Мне неприятно об этом говорить, — сказал он.

— Сколько?

— Две тысячи для начала.

— Господи,