белые лепестки цветов. Ветки деревьев цеплялись за фикус и сыпали мне на голову и за ворот холодные капли. Пели птицы. Это всегда удивительно: встать с постели и сразу после сна услышать в лесу неизменное, неистощимое, прославляющее жизнь пение птиц.

В селе меня останавливали и спрашивали: не продавать ли я несу фикус.

Я отмалчивался.

Я пришел в школу во время перемены. Пот катился с меня градом. Ребята обступили меня. Они силились поднять бочонок с фикусом и внести в класс.

Зазвенел звонок. Татьяна Алексеевна привела меня в класс и сказала:

— Сегодня к нам в гости пришел лесник. Он охраняет лес за рекой. Он расскажет вам о лесе.

Передо мной за партами сидели десятка два малышей. Они разглядывали меня с любопытством. Я быстро представил себе: пройдут годы, и тот молодняк, что я растил за рекой, будет для них лесом.

Свой рассказ я начал с фикуса. Вначале я глубоко влез в историю фикуса, ведь он мне достался от старых лесников. Я показал ребятам, каков он был маленький и каким вырос. Потом коснулся строения листьев и корней. Рассказал, как надо за ним ухаживать, мыть, менять в бочонке землю.

Я расписал фикус как мог. Из умирающего старика он превратился в красавца великана.

Потом я взял замок. Наглядно он должен был представлять стражу. Это был старый замок, ключ от него давно потерял дед. Мы вешали его на дверь для видимости. Я сказал, что это хоть и плохой замок, но лучше, чем никакой. А вот лес не имеет замков. И рук у него нет.

Я спросил ребят:

— Что бы делали деревья, если бы у них были руки?

Кто-то пискливо ответил:

— Они бы здоровались.

А другой голос добавил:

— Они бы играли в снежки.

— Нет, — сказал я, — они бы защищали себя от врагов. Но у них нет рук, и поэтому….

С этими словами я поднял топор и срубил фикус, как поется в песенке, «под самый корешок». Фикус упал на пол, зашелестев старыми листьями.

Не стану описывать дальнейших событий. Будет сказано очень мягко, если я скажу, что меня деликатно выпроводили из школы, и Татьяна Алексеевна обвиняла меня в бессердечии и незнании человеческой души.

Я шагал обратно на свой кордон, с бочонком и срезанным фикусом в руках.

Представляю, как смеялись надо мной люди, видевшие меня в этот день дважды!

День накалился. Опять пот катил с меня градом.

Прямо у дороги в траве запуталась красная бабочка, ягоды земляники обсохли и чуть побелели.

Над головой, в старой сосне, занявшей половину неба, самоотверженно стучал дятел и сорил щепками.

Я чувствовал, что до ребят не дошли мои слова.

Голова моя была полна дум. Мне хотелось сказать ребятам и всем тем, кто хотел бы меня послушать:

— Мои друзья! Лес — веселый товарищ человека. Он гостеприимно встречает каждого. Шелестом своих листьев он говорит: «Заходите в мои гущи, отдыхайте в тени, собирайте грибы и ягоды, любуйтесь моей красотой».

Лес не запирает свои двери на замок, не огораживается заборами со строгими табличками. Каждому лесу хотелось бы вывесить одну огромную надпись:

ВХОД СТРОГО РАЗРЕШЕН!

У него есть время молодости и время зрелости. Приходит пора, и его надо рубить, чтобы дать место новому поколению. Растите лес. Будьте его верными руками.

Эта была убедительная речь, вдохновенная, хотя и запоздалая.

Звездочеты

Я убежден, что все вислоухие, будь то из породы самых что ни на есть простейших дворняжек или благородных сенбернаров, имеют прямое отношение к астрономии.

Особенно те, что лают по ночам без сна и отдыха.

Вероятно, многие не согласятся со мной. Это их дело. Каждый имеет право задуматься и определить, отчего брешут собаки.

Если эти люди думают по-иному, — значит, нет у них такого неба, какое есть у нас, нет таких собак, какие есть у нас, а главное, нет поблизости такого друга, какой есть у меня.

Мой друг Кузьма Иванович Сойкин работает в колхозе «Победа» трактористом. Ему семнадцать лет. В прошлом году он окончил школу механизаторов и впервые сел за руль огородного трактора «Беларусь».

Мы познакомились с ним при обстоятельствах, мало располагающих к дружбе.

Это случилось весной. Почки еще не распустились. В весеннем, чистом, легком воздухе, шедшем будто бы с высоты небес, четко выделялись покрасневшие ветки берез и гладкие стволы осин. Кое-где позеленела прошлогодняя трава, та, что не умирает зимой. Лесная дорога была полна шума и блеска талых ручьев; на гривках, обращенных к югу, она подсыхала и начинала пылиться слабо, едва заметно. А в низинах копились лужи. В густом сосновом чапыжнике изнемогал последний снег. Земля была влажной и липла к лопате.

Неподалеку от колхозного поля, на старом пожарище, вдвоем с дедом мы высаживали дички — редкие уцелевшие сосны не смогли обзавестись молодым семейством.

Мы выкапывали в густом молодняке через дорогу двухлетние сосенки и переносили их на участок. Я вооружился широким, острым мечом и вонзал его в землю. Земля мягко поддавалась и расходилась в стороны, образуя щелку. Туда осторожно погружался корень дичка. Мы сажали дички до тех пор, пока не двинулась в рост верхняя почка сосны — это был сигнал прекращать работу.

У меня ныли руки и спина от тяжелого меча, но было чему радоваться: голый пустырь с черными головешками и сухими кустами можжевельника ожил.

По нему весело забегали зеленые колючие ежики.

Я прибил у дороги аншлаг: «Осторожно — лесные посадки» — и мы с дедом отправились домой.

Но