терапии для алкоголиков, на которую заставляют ходить родственники.

Я улыбнулась. Да, то, что делается из-под палки, лишено смысла. Но часто другим кажется, будто они точно знают, что для других лучше. И они даже бывают правы. Только какой от этого прок?

— Я думаю, что мне важно понимать, что у Джесс происходит, потому что я все время жду от нее подвоха. А ты разве нет? — Я ждала, что он ответит, зная, что Эл был тут. Наедине с ней. До моего появления.

— Я нет, — ответил он чересчур спокойно, и мне стало обидно. Получается, я одна тревожусь из-за Джессики, как нервнобольная.

— Почему? Почему ты нет? Это так непредусмотрительно. Так странно. Особенно в свете последних событий на берегу. И вообще… — Я замолчала. — И вообще, мы же не просто так сюда уехали.

— Я знаю. Но я не думаю, что готов тратить жизнь на догонялки за Джессикой. Мне на многое пришлось закрыть глаза. Нам всем пришлось. И если мы будет одержимы контролем, то жизнь превратится в ад. Я пытаюсь найти во всем этом безумии, что нас окружает, хоть какой-то островок спокойствия. И для меня этот островок ты, Труди. Наш мир. Наши ценности и планы. И когда ты начинаешь циклиться на Джесс, я расстраиваюсь. Серьезно расстраиваюсь. Потому что прошлое и так слишком сильно влияет на нас. Влияет сильнее, чем того хотелось бы.

Я не ответила. Бродила между холстов. Их было много, и они стояли рядком вдоль металлической стены. На каждом было по одной-две линии, по несколько пятен или мазков. Ни одна картина не была закончена. Я даже и картинами-то это назвать не могла.

— Ее полотна походят на работы Пьера Брассо, наделавшего шуму в 1964 на выставке в городе Гетеборге. На поверку он оказался четырехлетним живописцем-шимпанзе Питером, — сказала я язвительно, понимая, что высказывание это не делает мне чести.

— Почему ты так озабочена Джессикой? — спросил Эл, подойдя сзади и взяв меня за плечи.

Я обернулась и поняла, что глаза мои наполняются слезами.

— Я не понимаю, в чем я виновата. Не понимаю, почему она игнорирует меня и обижает. Не понимаю, почему не признает моей ценности и каждым поступком показывает, насколько я хуже нее.

— Но она этого не делает, Труди. — В глазах Эла застыло удивление. — Не сравнивает вас и не соревнуется. Да, она игнорирует тебя, это правда. Но ничего другого из того, о чем ты говоришь.

Я прикусила губу. Не хотела спорить, только сказала:

— Может, потому, что я не понимаю, как настолько родные души могут быть настолько чужими…

Гиг. Финансовые вопросы

— Ты думаешь, деньги даются мне просто так? — кипел я от возмущения.

Эта женщина расхаживала по комнате голая, сверкая загорелым задом, и делала вид, что ей до лампочки мои стенания. Она развешивала за окном трусики и прочее кружевное бельишко, которое всегда трепетно стирала вручную, дабы не повредить. Иногда мне казалось, что трусы — это единственное, к чему она бережно относилась.

— Ты взяла деньги без спроса, Джесс. Ты хоть это осознаёшь? — говорил я, стараясь держать себя в руках и не вестись на ее провокации в стиле ню.

Она не отвечала. Надув по-девчачьи губы, продолжала развешивание с таким лицом, будто я один во всем виноват.

— Я понимаю, что брать вещи Труди тебе кажется забавным. Понимаю, что перепрятывать документы правильного нашего Эла тоже сродни шутке. Главное, не забудь, куда их сунула, — поправился я. — Но взять бабло из семейного бюджета и снять гребаный ангар на полгода в гребаных джунглях — это неописуемая дичь! — Я выдохнул и с шумом опустился в плетеное кресло.

Закончив возиться с бельем, она прикрыла окно, из которого парило, как из бани. Взяла с тумбочки пульт от кондея, щелкнула кнопку и, положив его на место, все такая же абсолютно голая, ответила железным противненьким голосочком, отчеканивая каждое слово:

— Да. Гиг. Я думаю, деньги даются тебе просто так.

Я аж опешил. Сел поудобнее, сцепил руки на груди и уставился на нее внимательно — мол, поясни-ка.

— Да, я осознаю, что взяла их без спроса, — продолжала она, расхаживая туда-сюда по комнате. Потягиваясь, как пума в саванне. — Только я не думала, что мне нужно просить разрешения.

— Почему ты не думала? Расскажешь?

— А нужно?

Я кивнул, а сам глядел на ее ананасно-желтый живот, залитый солнцем. Мне хотелось облизать его. Но я все еще сильно злился. Злость и возбуждение были чувствами, что вызывала в других Джесс лучше всего. Она искрила от возмущения, а ее голосок звенел, как скрежет оголившихся проводов:

— Потому что эти деньги и мои тоже. Ты ничего не делаешь, а только снимаешь сливки. И да, моих средств, вложенных туда, такое количество, что даже когда ты дебильно косячишь и выходишь из позиции не вовремя, их все равно остается чертовски много. Ты создаешь вид бурной деятельности, сидишь, уставившись в графики, и рисуешь предполагаемые линии падения и роста. Но это только для собственного утешения. Чтобы убедить себя, что что-то делаешь. А по существу — катаешься на американских горках со страховкой в виде неиссякаемого капитала.

— Все в этом мире иссякаемо, Джесс.

— Разве ты поднял крипту на свои?

— А разве на твои?

Джесс нахмурилась.

— Разве эти деньги были твоими, в прямом смысле слова? — спросил я, раздражаясь все больше.

Она молчала.

— Или, может, это деньги Труди? А? Это Эл решил к ним не прикасаться и жить на свои. Но по существу-то…

Она отвернулась к окну и надулась, недовольная тем, что слышит. Конечно, лучше смотреть на любимые кружевные трусишки, которые никогда не подводили, чем на меня, говорящего правду.

Я продолжил:

— Если они твои, то и Труди. Но вот мне кажется, тут будет более верным утверждать, что это деньги Лауры. — Признаю, что смаковал каждое слово. Знаю, это было не лучшим решением, но она меня выбесила.

— Замолчи! — заорала Джесс так громко, и мне показалось, что шри-ланкийские летучие лисицы, коих тут дикое множество, того и гляди сорвутся с обширных ветвей фруктового дерева. Забьются перепончатыми крыльями в окна, приняв Джессику с ее ультразвуком за свою.

— Ладно-ладно. — Не стоило, конечно, доводить ее. Зря я это сделал.

Джесс схватилась за голову:

— Мы уехали так далеко, чтобы перестать вариться в этом, а в итоге говорим тут о ней чаще, чем в Штатах. — Голос ее звучал обреченно.

Я снизил градус:

— А ты не думала, что будет, если она появится? Что тогда?

Джессика задумалась. Снова стала похожей на разморенную солнцем пуму. Потянулась, закинув стройные