— В каком смысле? — осторожно спросил Постольский.

— В таком, что он убийца, — ответил Корсаков. — Но доказать это, естественно, мы не сможем. Соответственно, по закону наказан он не будет. Предположу, что его находки достаточно заинтересовали твое начальство, чтобы Трутнева ждала клетка в какой-нибудь негласной тюрьме, где ему придется продолжить свои опыты, n'est-ce-pas[9]?

— Допустим. У тебя есть другие идеи?

— Возможно, — уклончиво ответил Корсаков. — Не переживай, ты сам прекрасно знаешь, что казнить кого-то без суда и следствия не в моих правилах. Но прежде, чем передать его тебе, мне бы хотелось с ним немного побеседовать наедине. Поэтому, когда мы найдем его дом, я бы попросил тебя присмотреть за окрестностями, чтобы Трутнев не попытался сбежать, и дать мне, скажем, четверть часа.

Постольский смерил Владимира подозрительным взглядом, но, после минутного раздумья, кивнул.

— Хорошо. Скажи, как ты себя чувствуешь? После того, как Трутнев сфотографировал тебя?

— Не начал ли я видеть тени покойных родных и близких? — невесело ухмыльнулся Корсаков. — Нет. Для этого мне лишние фотографические экзерсисы не нужны…

С этими словами он откинулся на спинку сидения и делал вид, что дремлет до самого Ораниенбаума.

На привокзальной площади их уже ждал предусмотрительно нанятый станционным жандармом извозчик. От станции до Венков ехать было около пяти верст. Дорога, особенно с учетом погоды, пейзажами не радовала. Золотая осень отцвела, листва облетела, оставив лишь россыпь запоздалых ярких пятен на деревьях старого дворцового парка. Дожди превратили дорогу в сплошную грязь. Домишки, по мере удаления от верхнего Ораниенбаума, становились все меньше и беднее. Не удивительно, что горожане не стремились задерживаться здесь и перебирались обратно в Петербург.

Нужный им дом стоял на отшибе. Представлял он собой обычную одноэтажную бревенчатую избу с минимумом украшений. Извозчик рассказал, что здесь жил старый крестьянин, но уже год, как помер. Дом достался его брату, который тоже обитал в деревне, но переезжать тот не стал, а принялся сдавать избу под дачу. Корсакова и Постольского это устраивало — меньше посторонних. Они покинули извозчика, не доезжая до дома. Павел остался на ближайшем пригорке, с которого хорошо просматривалась место вокруг. Корсаков же крадучись направился к избе.

XIII

Фотопечать — процесс сложный и долгий. Начинался он с подготовки самой фотопластины. Она покрывалась особым светочувствительным раствором, в который Сергей Трутнев добавлял несколько элементов, выведенных самостоятельно, методом долгих проб и ошибок. Пластина затем помещалась в камеру обскура для экспозиции. Оттуда она перекочевывала в две ванночки — сначала одну, с проявителем, потом — вторую, с закрепителем. Затем пластина устанавливалась на фотобумагу под светом лампы для печати. Последний этап. Итог трудов.

Лампа для экспонирования служила единственным источником света в маленькой комнатушке, тщательно задрапированной толстыми шторами. Сам Сергей чрезвычайно увлекся процессом. Именно поэтому он узнал о постороннем лишь когда гость вежливо откашлялся в темноте.

— Кто здесь? — Трутнев резко повернулся, чуть не сшибив фотографические принадлежности со стола.

— Считайте меня ценителем ваших работ, — ответила темнота. — Дам вам подсказку. Скорее всего, под лампой сейчас экспонируется мой портрет, который вы невольно запечатлели сегодня в Соляном переулке.

— Вы? — прошептал Трутнев. — Вы тот человек, что встал между мной и Рудиным?

— Каюсь, грешен, — тихо засмеялся невидимый гость. — Владимир Корсаков, к вашим услугам. Предположу, что вы обо мне не слышали?

— А должен? — вызывающе спросил фотограф.

— Стоило бы, прежде чем начали заигрывать с материями, которые неподвластны вашему пониманию.

Корсаков сделал шаг вперед и оказался на самом краю круга света, все еще скрываясь в тени.

— Позвольте вопрос: как вы открыли эти фотографические курьезы?

— Курьезы?! — Трутнев чуть не задохнулся от возмущения. — Это не курьезы! Это открытие! Я с детства видел их. Тени умерших. Но никто мне не верил — ни родители, ни друзья, ни батюшка в церкви. И, в какой-то момент, я понял, что больше всего хочу заставить весь мир увидеть то, что вижу я. Заставить поверить мне. И светопись оказался единственным шансом сделать это.

— Что ж, редкий дар… — протянул из темноты Корсаков. — Поверьте, я хорошо вас понимаю. Вашу боль. Не ваши методы.

— А что с ними не так? Многие прорывы в науке требовали жертв.

— Только не все естествоиспытатели сознательно шли на убийства, — отрезал Владимир.

— Э, нет, господин Корсаков! Я никого не убивал. Вот и вас не убью, — невинно заметил Трутнев. — Вы ведь очень интересный.

— В каком плане? — Ритмично постукивая тростью Корсаков принялся обходить конус света у стола.

— Ни у одного человека я еще не видел такого количества теней вокруг, — ответил Трутнев. — Еще буквально пара минут — и вы тоже сможете узреть их.

— Это было бы интересно, — лениво заметил Корсаков. — Но у меня к вам есть предложение получше. Бросьте эти эксперименты. Сейчас же. Оставьте мою фотографию в покое. Не прикасайтесь к ней. Так вы не погубите ни в чем не повинных людей. Да и свою жизнь сохраните. Это то, что я могу вам гарантировать, в отличие от свободы. Тут вы уже натворили достаточно…

— Бросить эксперименты? В шаге от окончательного успеха? И почему же, по-вашему, я должен это сделать?

Корсаков прекратил расхаживать вокруг фотографа и сделал вид, что задумался.

— Потому, что вы абсолютно аморальный человек, — наконец сказал Корсаков. — И, что важнее, бесталанный.

— Почему?! — истерично взвизгнул Трутнев. — Разве мог бы бесталанный человек открыть то, что удалось мне?

— Конечно, — спокойно кивнул Корсаков. — Это зовется удачей. Любой человек, при должной доле удачи, способен открыть что-то новое. А вот то, что вы, несмотря на количество жертв, так и не смогли исправить свой метод — это уже показатель отсутствия таланта.

— Ах так! — топнул ногой Трутнев. — Что же, Фома Неверующий, в таком случае полюбуйтесь!

Он отодвинул в сторону экспонирующую лампу и коснулся лежавшей под ней фотографической бумаги. Но прежде, чем поднять карточку, Трутнев внезапно вздрогнул и подозрительно осмотрелся.

— Что такое? — заботливо поинтересовался Корсаков.

— Вы… Вы это слышали? — неуверенно спросил фотограф.

— Нет, — беззаботно покачал головой Владимир. — Все тихо. А что, вам что-то почудилось?

— Не важно, — Трутнев решительно схватил фотографию и посмотрел на нее. Корсаков с интересом подался вперед, вновь оказавшись на самом краю круга света.

— Что за чертовщина? — пробормотал Трутнев. Он потряс фотографию и вновь поднес ее к лампе.

— Опять неудача? — сочувственно спросил Корсаков.

Трутнев, словно сомнамбула, продемонстрировал ему карточку. В центре фотографии стоял Корсаков — в расфокусе (ведь камера была настроена на стоящего дальше Рудина), но, несомненно, улыбающийся. Его фигура закрыла собой весь Соляной переулок. Других людей, реальных или призрачных, на