— Се… ку, — выдавила из себя Шпилька.

— Дело сугубо добровольное, мы играем в открытую, как видишь, — Заврос продолжал давить, — Есть лишь один нюанс — клиент должен получить причитающееся в срок. Он его получит. Но ты ответишь по полной за каждую сигму, которая нам этого будет стоить. И никто тебя не спасет. Ни братец, ни вампир, ни Управа. Никто.

Ей надо было крикнуть «нет» и валить оттуда вперед собственного визга. Так не бывает. Ни один гоблин не предложит щедрую оплату за работу без второго или даже третьего дна. Тем более — не Золотой Приплод.

Вместо этого, она умудрилась вынуть себя из эльфийской придури.

— Почему меня позвали? — лязгнула она неживым голосом, — Вы же знаете, какая я⁈

Шпилька сама не знала, зачем это вот. Почему она задает этот вопрос, а не уходит. Почему ждет ответа.

— Просрать жабу, перенося её через улицу — это зачет, — губы Председателя дрогнули в усмешке, — Подарить свои отмычки голодной нищенке. Тащить торт Ликду-Опарышу и напороться на обезумевшего от голода рэтчеда… в Омниполисе? Хах, это вообще за гранью, Анника Скорчвуд. Но у тебя есть кое-что, кроме твоей мордахи, дорогуша. Мы, Гильдия, выкинули тебя. Выпнули. Убрали. Мы не имеем с тобой дел. Сечешь?

Она кивнула. Деньги, с которыми Гильдия не хочет иметь что-то общее. Вообще. Попадись она полиции, Приплод скажет, что никто никому ничего не давал. А так и будет. Ей наверняка ничего не станут давать, просто будут говорить место. Этого хватит.

— Вижу, ты поняла, — Заврос хмыкнул, — Ну, тогда решай, милая. Скажешь «нет», и сможешь спокойно бежать домой к папочке-вампиру и брату-кормильцу. Подпишешься… ну, ты не первый день на улицах. Сама всё понимаешь. Семь сотен талеров за три, край пять часов работы в месяц. Ты бы не выжила на улицах, если бы была такой, как о тебе говорят. Взять себя в руки на такое смешное время способно большинство психов.

Её недавно битая задница нервно дернулась от этих полупрезрительных слов.

Акулы смотрели из-за спины своего вожака молча и строго, а она умоляла себя уйти. Плакала, тащилась к двери с видом побитой собаки, шла домой, чтобы сесть там и пить очень сладкий и крепкий чай. Возможно, даже плакать в него по-тихому. Шла-шла, но в реальности даже не двигалась с места, смотря в маленькие строгие глазки одного из самых опасных существ Омниполиса.

Председатель обращался с ней как со взрослой.

Сука…

«Ты просто безнадежная дура, Анника», — сказала она сама себе, а в слух лишь хрипло спросила:

— Когда приступать?

Глава 4

Зазрение совести

Тонкий зеленый пальчик перестал касаться кроваво-красного камня, только что давшего слабую вспышку. Всё, заполнен до краев. Пригодится.

— Че, серьезно? — та самая ушастая пирсингованная гоблинша, лупнув пару раз глазами, несмело сгребла пару купюр с подоконника, на котором мы и проводили возмездно-донорские процедуры, — Вот так?

— Ага, — подтвердил я, пряча Кровавик, — Вот так. Только вы сейчас слегка неправильно рассуждали, оценивая, сколько бухла брать. Половины хватит нажраться. Из-за кровопотери. Лучше пожрать побольше возьмите.

Секундное молчание и проследовавшие за ним крики «живем, братва!», «ура!», «классно!» стали мне чем-то вроде аплодисментов. Сдавшие на благо фронта кровь пирсингованные неформальские дети радовались деньгам на пропой ну… прямо как дети.

— А ты ничего, дядь, — на прощание сказала мне та самая гоблинша, — Приходи, что ли, еще.

Вот так меняется народное мнение. Будь ты хоть самый страшный вампир, но если ты пришёл в общество, дал по рогам главным бузотерам, а потом еще и заплатил за что-то, то быстро становишься милым и своим! Эдакая мрачная, но позитивная аура антигероя, сурового, страшного, но справедливого. Вон даже Степпард расслабил булки и стоит, заинтересованно поглядывая на подростков, пересчитывающих уже сложенные в один банк бабки.

— Всем пока! — махнул рукой добрый и щедрый Конрад Арвистер, а затем вышел из здания.

Путь мой лежал обратно в церковь, в которой, на момент моего прибытия, вовсю шла служба. Ну, как шла? Вставшая за кафедрой Виолика, обложившаяся шпаргалками и записками так, что те аж свисали по бокам, запинаясь и бубня себе под нос, начитывая с них что-то немногочисленной пастве, представлявшей из себя троицу кислых хмурящихся старых дев предпенсионного возраста и… неплохой такой кучке из десятка мужиков-полукровок! Вот те слушали (а еще и смотрели) с прямо-таки серьезным вниманием! Хотя, думаю, что только смотрели, потому как на невесту божию смотреть было приятно.

Особенно один молодой гоблин пялился, причем не с вожделением диавольским, а за каким-то другим бесом. В его кривой и носатой физиономии мне чудилось вдохновение и озарение.

— Ну как… нормально было? — вымученно выдохнула одержимая монашка после того, как прихожане уперлись по своим делам.

— Отвратительно, — честно ответил я, — Но если будешь отрывать глаза от шпаргалок, побольше улыбаться и заузишь в талии рясу, то вполне может и прокатить. Только повторюсь — пока мы не найдем книгу, не устраивай здесь бордель. Сегодня охотников не было, но завтра они вполне могут появиться.

— Не появятся. Проповеди дважды в неделю, воскресная служба в воскресенье, — тоскливо пробубнила носительница демона, — В остальном я совершенно свободна.

— Вот и репетируй. А пока, дорогуша, у меня к тебе два вопроса. Первый — вернулся ли разум к тем призрачным мертвецам, что тебя окружают? Им вопросы хоть какие-то задать можно? Плюс второе — что ты можешь мне рассказать о квартире нашего пастора Заккери?

— Впервые о ней слышу, — недоуменно хлопнула ресницами одержимая, — Он уходил часто, но всегда ночевал тут.

В смысле прелюбодействовал нашу заказчицу, не отходя от кассы.

— Тогда идём, будем искать адрес или хоть какой-то намек на него, — вздохнул я.

Ну вот что еще мог бы сделать святой отец? Монашка его пугает, он несется в родную хату, начинает оттуда вызывать охотников за нечистью, а затем, запершись на все замки, сидит и молится. Логично? Логичнее некуда.

Келья нашего нетипичного пастора представляла из себя крохотный закуток, состоящий из одной большой кровати и нескольких забитых книжных шкафов. Везде валялось множество помятых бумаг с записями. Хорошее освещение и… зеркало на потолке. Большое такое.

— Гм, —