всем, — пока живы, естественно. Не болеют только мёртвые. Но признавать свои болячки — это всё одно что давать им волю. Поэтому болеют, не болея, и делятся друг с другом не только водой. Иначе не выжить. Любую болезнь можно вылечить. Не лечится только смерть.

20 июля, десять утра

Событий много. Не для телефона.

20 июля, день

Выход вечером. Дождя не ожидается. Это плохо. Чувствую себя сносно. Это хорошо. Почти ничего не беспокоит. Мандраж ровно такой же, как перед выходом на сцену. Может, чуть меньше. Приятный мандраж. К вечеру, скорее всего, адреналин добавится. Мозг включится на полную. Писать буду. Телефон с собой. Повербанк, который порекомендовал купить старший сын, тоже с собой. Заряжается от солнца. Есть механическая зарядка. Ручку надо крутить, ха-ха. Заодно и проверим. Рюкзак собран для длительной прогулки. Лишнего старался не брать. Идти долго, бегать много. Лишний вес только мешает.

Давинчи молодец. С утра рычал, сейчас вроде успокоился. Мобилизовался. Седой шляется непонятно где. Не вижу, как он собирается. Сава ворчал (у него больное колено, говорит, что нога отнимается). У Яруса (или всё-таки Ярс? Что с моим слухом?) сильный тик, глаза красные. И всё же он максимально собран, насколько это возможно для такого состояния.

20 июля, день

Виделся с Кубанью. Он с автоботами теперь. То, что Кубань запятисотился, не обсуждали. Неловко давить на парня. Он потерянный. Сказал ему, что у Китайца нет денег. Кубань передал ему пятёрку.

На базе зашёл к Китайцу. Его вчера гоняли на полигоне. Куда-то готовят. Вернее, к чему-то. Отдал деньги. Небольшая, но всё-таки забота о своих боевых товарищах не пропадает. Они ко мне относятся как к отцу. Я и по возрасту им в папки гожусь.

Китаец растерянный, но добросовестный. Война за три недели вывела из него пацанство. В глазах виден детский испуг. Мальчишка. Не сломался бы. Командиры видят добросовестного бойца и начинают его в самую жесть отправлять.

20 июля, вечер

Получили паёк на выход. Упаковались. Полная готовность за полчаса до машины. Сидим, ждём.

Яруса вызвали по рации к медикам. Осмотрели. Запретили выход. Завтра повезут к невропатологам.

В команде осталось четверо. За пять минут до выхода командир дал отбой группе. Замену найти не успели.

Группа идёт по сумеркам, когда чубатые птички не так отчётливо видят. Либо ранним утром, либо вечером. Днём и ночью никто не ходит.

Чубатые птички — глаза нациков.

Выход перенесли на завтра. Точно неясно, идём утром или вечером.

Я не чувствую волнения. То есть совершенно. Спокоен и холоден.

Сделали летний салат (огурцы, помидоры, лук, чеснок). Съели.

Сегодня самая подходящая погода для выхода. Назревает дождь, а по дождю идти безопасно. У нациков нет глаз.

Согрел себе воду для душа. Если уж не вышли, так хоть вымоюсь. Последние пару дней так бегали, что приходил уставшим и сил не было помыться.

20 июля, ночь

— Студент, в каком институте учишься?

— М-м… Не скажу, вдруг уйдёт инфа…

— Уйдёт, конечно!

21 июля

Всю ночь лил дождь. Несколько раз просыпался то ли от грозы, то ли от бабахов. В дождь не бабахают. Значит, от грозы. Раскатистой грозы, похожей на залповый огонь из тысячи орудий.

Сильно болит голова. Перекурил вчера, наверное, или давление на погоду. Вчера так упаковался, что забыл, куда сунул таблетки от головы. Жгут и турникет вижу, а простых таблеток от головы — нет.

Яруса перевели в комендантский взвод. Сава уходит спать в другой дом. У него там приятель. Здесь нас трое. Два в доме, один во флигеле. Во флигеле — это я так для красоты называю летнюю кухню — сплю собственной персоной. В доме — Давинчи и Седой.

Дождя уже нет, а гром гремит и гремит, или это уже не гром?

Новостей никаких. Ждём команды.

21 июля, день

На низком старте вторые сутки.

Давинчи почистил автомат. Пока разбирал, обматерил весь белый свет. Нельзя на дорогу поминать Божью Матерь с бранью вперемежку. Но я не останавливал. Старался не слушать, да и не хотелось конфликтовать перед выходом.

Помог ему открутить огнегаситель. Не поддавался. Вставили сверло в дыры. Я держал ножницами блокатор и сам автомат, а Давинчи молотком по сверлу бил. С горем пополам открутили.

Ушёл к себе во флигель, слышу, опять матерится и зовёт меня. Автомат почистил, начал собирать, а крышка в пазы не встаёт. Кричу: погнулась, наверное.

Вспомнил, как на первом круге такая же история была с Ошем. Он долбанул по крышке, желая выпендриться — с огоньком захлопнуть, а крышка вместо того, чтобы войти в пазы, погнулась. Тогда чуть ли не весь взвод пыхтел над автоматом, чтобы вогнать крышку, куда надо. Она никак не поддавалась. Я лежал на ящиках от боеприпасов и хохотал. Забавная была сцена.

Вышел к Давинчи и спокойно закрыл крышку автомата. Без огонька. Это я себя похвалил, больше некому.

Сделал мешочек для денег и для телефона, чтобы повесить на шею. Не хотелось бы потерять. Оставить на базе некому. На Дракона ходим по кругу. Мало шансов пересечься. Плюс никто не застрахован от… Да, никто.

21 июля, глубокая ночь

В пути. За пару часов до выхода к нам в группу добавили Малыша. Огромный парень с грустными глазами. У него третий круг. Пулемётчик. Не единожды ранен. Нас опять пятеро.

— Прикольный позывной — Огогош! Сам придумал?

— Да, это личное.

— А что значит?

— Ну вроде того, что я ещё ого-го!

— Прикольно…

— А кто тебе придумал позывной?

Малыш задумался. Взгляд погас. Он будто ушёл в себя, выпал из реальности на несколько секунд. Вдруг тряхнул головой и улыбнулся:

— У меня был пулемёт. Я его малышом называл. Приду забирать пулемёт на боевое и кричу: «Где мой малыш? Дайте мне моего малыша!» Поэтому парни меня стали Малышом называть. А на второй круг я уже сам взял себе позывной Малыш.

22 июля, двенадцать дня

На точке. В пасти Дракона. Здесь бы точнее