— Я не помню! А так одна я!

— Одна?

Перо вновь забегало по бумаге, карлик что-то усердно записывал и проставлял в бланках.

— Сколько тебе полных лет, Зьина?

— Двадцать два, — поведала я, после чего рука с пером замерла, а на меня уставились два жёлтых глаза с прозрачной поволокой.

— Врёшь же! Мне, старшему дознавателю врёшь! Ты знаешь, что за это будет?

— Я честно сказала!

— Корней, — позвал дознаватель недавнего жандарма.

В дверь протиснулось массивное тело с обвислыми усиками на одутловатом лице.

— Корней, где её взяли?

— Так, три часа назад, Пацюк Эдгардович, у дома вашего свояка!

— Она была одна?

— Как первая без закуски, ваш-дознавательство!

— Пшёл вон, — рявкнул зелёный и дверь за жандармом с грохотом захлопнулась. С той стороны что-то упало и недовольный голос сообщил, что он думает о безруких строителях, после которых на голову честным и порядочным людям падают куски штукатурки.

— И куда же ты направлялась, красавица? — елейным голосом осведомился у меня этот рептилоид.

Но эта фраза была произнесена с таким ехидством, что мне захотелось запустить в коротышку стулом, на котором я сейчас сидела.

— Молчишь? — не стал затягивать паузу зеленомордый, — а вот я знаю куда ты шла! К мадам Тюссо! Вот сдам я тебя ей и пусть сама разбирается со своими девочками, кто где и как на стороне подрабатывает. Устал я уже с вами бороться!

Во мне в ту же секунду шевельнулись очень нехорошие подозрения.

В эту самую минуту в дверь постучали, и красный от натуги Корней, отрапортовал об очередной партии девочек, доставленных в жандармерию.

Зелёномордый перевёл на меня взгляд своих недовольных немигающих глаз, после чего ткнул острым когтем в ложбинку между грудей и протянул вверх, разрывая ткань.

— Корней, — эту оформим к мадам, пусть тоже приносит дивиденды.

— Пацюк Эдгардович, — процедил полноватый жандарм, — есть одна проблема, помялся тот немного и кивком указал на мою ногу.

— Пердоличцидужо, — слитно и непонятно выругался офицер.

— С такой ногой она и мадам не нужна. Что будем делать?

— У меня предложение только одно — сдать её бальзамировщику. Хоть какую копеечку, но он должен заплатить за неё.

— Это мысль, это мысль, — задумался карлик, покусывая кончик своего пера.

— Отведи её в камеру, а завтра днём как раз придёт повозка за очередной партией преступников. С ними её и отправим.

— Если она доживёт до завтра!

— Значит сделай так чтобы дожила! — оскалился зеленомордый, — за живую они больше заплатят.

Камера была отвратительной: на полу в кучу была свалена грязная охапка соломы, у края решётки лежала замызганная и погрызанная деревянная миска, в дальнем углу, у совсем маленького окошечка, располагавшегося в двух метрах над уровнем пола, стояло невероятно пахучая деревянная кадка.

Сервис в камере был что надо!

«Вот, Зинка, приплыли! С каждым разом всё чудесатее и чудесатее!» — сказала я себе, разглядывая валяющиеся вдоль стенок неподвижные тела.

От смрада непроветриваемого помещения, в котором вонь разложения догонялась запахами отстойного места, кружилась голова. Сознание то и дело махало платочком, готовое отключиться в любой момент.

Я отползла к стене, прислонившись к камню спиной и закрыла глаза.

Видимо я задремала, поскольку разбудил меня звук ржавого замка и скрип несмазанных петель. Двое стражников молча внесли в камеру ведро с водой и тут же вышли.

Капли влаги из оставленного рядом со мной ведра упали на моё лицо. Приподнявшись на локте, я зачерпнула другой рукой воду и начала жадно пить.

— Эй ты, нищенка, чё попутала? — донеслось из противоположного угла, после чего быстрая тень скользнула ко мне.

Сильный удар по рёбрам буквально откинул меня в сторону, заставив свернуться калачиком от боли.

— Запомни, нищенка, ты пьёшь последняя. После всех! — просипел голос, после чего мужчина жадно припал к воде.

Через десять минут воды в ведре почти не осталось. Подошедший ко мне долговязый, в каких-то рваных обносках, демонстративно вылил остатки воды передо мной на пол, после чего, продемонстрировав чёрные пеньки зубов, что-то прошепелявил и отошёл к стенке, где и замер, умастив голову на копну вонючей соломы.

А пить мне хотелось просто неимоверно. Того глотка воды, что я сделала было ни разу не достаточно чтобы утолить бушевавший внутри меня пожар.

От жалости к себе, я села на пол, с трудом подтянула ногу, согнув в разбухшем колене, и, обхватив руками, горько зарыдала.