них лучшие и отправил в московские реставрационные мастерские. На месте, при Псковском музее, для снятия позднейших красочных слоев, которыми были покрыты иконы, была создана реставрационная мастерская. До прекращения реставрационных работ в 1929 году удалось сделать доступными для обозрения несколько шедевров псковской иконописи. Псковские иконы впервые предстали на выставках древнерусской живописи как в России, так и за рубежом, в том числе в 1929 году в Германии76. Фактически уникальная псковская школа древнерусской иконописи и была открыта только в середине 1920‐х годов77.

После революции в реставрационных работах в Новгороде и Пскове наметился впечатляющий прогресс. До Первой мировой войны фрески были раскрыты только в трех новгородских церквях; к началу Второй мировой войны – уже в девяти, в других церквях росписи фиксировались и детально исследовались78. Если до революции реставраторы сосредоточивали все свои усилия на какой-то одной церкви, то теперь они работали одновременно в нескольких. Это диктовалось главным образом их стремлением оградить как можно больше памятников культуры от посягательства городских властей: начало реставрационных работ в церкви служило доказательством ее художественно-исторического значения и тем самым могло стать весомым аргументом против чисто утилитарного использования культовых сооружений79.

Другим способом сохранить исторические здания как памятники истории и культуры был их перевод в подчинение какого-нибудь музея. Музеи и охрана памятников в Новгороде с 1921 года находились в ведении Комитета по делам музеев и охране памятников искусства, старины, народного быта и природы (Губмузея) – одного из подразделений губернского отдела народного образования, которым руководил Николай Григорьевич Порфиридов80. Он принадлежал к первому поколению советских музейщиков. Формально они были чиновниками, однако по своему происхождению, образованию и убеждениям эти энтузиасты не вписывались в советский стереотип. Порфиридов происходил из семьи сельского священника, рос в селе Витка Новгородского уезда, изучал археологию и историю искусств в Санкт-Петербургской духовной академии и занимался фресками в новгородских церквях. Потом он продолжил учебу в Археологическом институте в Петрограде, а в апреле 1918 года был направлен на работу в Новгородский губернский отдел народного образования. Сначала его назначили хранителем Музея древностей, затем он возглавил Комитет по делам музеев при новгородском ГубОНО. Несмотря на солидное образование, ему пришлось изучать музейное дело с нуля. Позже он признавался: «Мы, первое поколение советских музейных работников, были не очень подкованы в музейном деле, не исключая и тех, кто окончил вузы по более или менее близкой специальности»81. Под руководством Порфиридова новгородские музеи были реорганизованы таким образом, что из отдельных коллекций образовалась музейная сеть, в которой каждый музей получил свой особый профиль (историко-археологический, художественный, бытовой и т. д.). Защита памятников от разрушительного влияния времени и особенно от человеческого невежества стала делом всей жизни Николая Григорьевича. В 1933 году его арестовали, обвинили в антисоветской деятельности и приговорили к пяти годам лишения свободы. Выйдя из лагеря досрочно, он вернулся в Новгород и там занимался в основном научной работой. В 1941 году он вновь спасал сокровища новгородских музеев – на этот раз от бомбежек и грабежей.

4. КУЛЬТУРА МЕЖДУ КОММЕРЦИЕЙ И ПОЛИТИКОЙ

В 1920‐е годы советское государство проводило противоречивую политику в отношении культурного наследия. С одной стороны, оно стремилось сохранить историко-художественные памятники и брало их под охрану; с другой стороны, оно само способствовало разрушению культурного ландшафта России – и тем, что позволяло распоряжаться памятниками истории и культуры не по назначению, и тем, что продавало культурные ценности за рубеж: драгоценные металлы и драгоценные камни, а также предметы, изготовленные из этих материалов, стали частью золотовалютного запаса страны, использовались для внешнеторговых и финансовых операций. Декретом Совета народных комиссаров в феврале 1920 года было учреждено Государственное хранилище ценностей Наркомфина РСФСР (Гохран). Декрет четко оговоривал, что культурные ценности из музеев, церквей и монастырей не подлежали сдаче в Гохран; их предписывалось взять на учет, для чего составлялись подробные описи82, однако впоследствии эти описи использовались для того, чтобы внесенные в них ценные предметы все же реквизировать.

Конфискация церковных ценностей в 1921–1922 годах

Гохран надлежало пополнять, для этой цели в ноябре 1921 года была создана специальная Комиссия «по сосредоточению и учету ценностей» под председательством Льва Давидовича Троцкого – народного комиссара по военным делам и председателя Реввоенсовета республики. Позднее как член Политбюро ЦК ВКП(б) Троцкий курировал деятельность и других «профильных» комиссий, часто работавших параллельно83. Первая волна кампании по изъятию ценностей ударила по закрытым церквям и монастырям, но вскоре очередь дошла и до действующих храмов: весной 1921 года в некоторых регионах страны, особенно в Поволжье, начался сильный голод; сегодня исследователи считают, что к 1922 году от голода умерло около миллиона человек84. Первоначально помощь поступала от российских и зарубежных общественных и религиозных организаций, но политическое руководство страны, с подозрением относившееся к любой гражданской инициативе, не желало ее принимать. Наоборот, власть воспользовалась голодом как поводом для того, чтобы уничтожить Русскую православную церковь, но скрывала это намерение, выдав конфискацию церковных ценностей за сбор средств для помощи голодающим85. Помимо политической цели эта кампания преследовала и другую – пополнение государственной казны и увеличение золотовалютных резервов. Ленин убедил своих товарищей в том, что церковь обладает «гигантскими богатствами»; он ожидал, что путем экспроприации удастся собрать «несколько сотен миллионов <…> а может быть, несколько миллиардов»86 рублей золотом87.

Конфискация ударила не только по церкви как институту: она имела, пусть и не запланированные, катастрофические последствия для всей русской культуры. Храмы и монастыри веками доминировали в культурном ландшафте России. Готовя экспроприацию, советское правительство предполагало, что представляющие наибольшую художественную ценность предметы церковного убранства и культа (иконы, церковная утварь, предметы из драгоценных металлов и украшенные драгоценными камнями, церковные облачения) будут переданы в музеи. При этом совершенно не учитывалось, что церковные здания и их интерьеры образуют историческое и художественное единство, поэтому любое вмешательство означало урон для культурной памяти.

Фактические результаты акции оказались хуже самых мрачных прогнозов. Многие произведения искусства – уникальные иконостасы, оклады икон, элементы декора – так и не попали в музеи: в них видели только лом цветных металлов, их разбирали и переплавляли. Если члены местных комиссий не могли прийти к согласию, спорный предмет отправляли в Москву на экспертизу, причем не в Главмузей, а в Гохран88. Однако оттуда вещи редко возвращались, даже если их культурно-историческая ценность подтверждалась. Такова была судьба, например, Юрьева кувшина – шедевра русского декоративно-прикладного искусства из новгородского Юрьева