Мы оглушены теплом.

Вот печка… Вот чайник… Из его носика валит пар.

– Нет, удивительно все же, – вдруг говорит наш маленький капитан, – как это вы, Великанова, ухитрились нанести в жильё на сапогах столько грязи?.. Простите, товарищ майор. Они у меня совсем одичали в тундре… Медведи!.. Медведи!..

Мои сапоги и на самом деле, как будто опомнившись от того, что им больше не надо шагать, расплакались на свой лад. Сапоги мои плакали мутной водой.

Сев на пол, я принялась побыстрее стаскивать их. И вдруг случилось немыслимое, чудесное! Хозяин землянки встал на одно колено и стащил с моих ног измокшие, измызганные сапоги.

Он сделал это с выражением величайшего простодушия и вместе почтительности, будто в моем лице приветствовал всех на земле женщин. Всех женщин, шагающих в сапогах.

– Сева, дай-ка мыло, дай полотенце и побыстрей собирай на стол. Действуй!.. Сахару. Хлеба. Шпигу.

– И тушенку, товарищ майор?..

– А как же! Ясное дело. Всё собирай. Есть тушенка – давай тушенку.

Стол был накрыт газетой, чистой старой газетой. В слюдяное окошко гляделась тундра. Но кто же думал о ней? Мы пили чай.

Добро и робко косились в сторону моих иззябших рук глаза майора. Он был почти совершенно лыс. В его бровях поблескивали сединки. Из-под измятых, усталых век глядели глаза, желтоватые и тоже усталые, но с хитрецой.

– Сева, – вдруг сказал майор вестовому, – приготовь-ка для гостьи яичницу!.. Слыханное ли дело – девушка!.. В нашей землянке – девушка!.. Гостья!.. Чествуй. Изжарь яичницу. Бодрясь, расхохотался наш маленький капитан, решив, что майор острит. Его смеху вторили радист и матросы. Откуда здесь, где не бывает птицы, взяться яичнице? – Сию минуту! – весело подхватил вестовой. – Раз такое прекрасное чудо, как девушка, будет яичница. Из красного света коптилки выплыли две руки. На широких ладонях лежало четыре пестрых больших яйца. Далеко от нас, на склонах крутых и отвесных гор, вьет свои гнезда птица гагара. Взобравшись на эти склоны, добыл яйца гагары молодой и ловкий солдат-альпинист. – А как звать-то вас?.. Для памяти. Для примеру… – спросил вестовой. – Капля… то есть Капитолина. Оно, мое домашнее, детское имя, лежало там, за пределами тундры, за пределом войны, где птицы вьют свои гнезда не только на скалах. Они вьют их, помнится, на деревьях… Широко и добро улыбнулся этому неожиданно сорвавшемуся у меня короткому имени пожилой хозяин землянки. И вдруг сказал:

– Капля. Капе́ль… Прекрасно!.. Получил, понимаете ли, из дому письмо… Жена, понимаете ли, спрашивает, как наречь нашу дочь…

– С вас пол-литра! – сказал радист.

– Сердечно вас поздравляем, – подхватил наш маленький капитан.

Вестовой поставил передо мной яичницу. От нее шел пар.

– Здоро́в заливать, – чуть слышно шепнул мне на ухо вестовой. – Нет у него жены. И детей нету… Очень даже большая случилась трагедия… Всю его семью… убили фашисты.

– Ешь давай!.. Нажимай на яичницу, дочка, – не расслышав его и переходя на «ты», сияя, сказал майор.

Через час мы собрались в дорогу.

– Ни пуха вам ни пера. Хорошие, храбрые вы ребята, право, – ободрил нас хозяин землянки.

– Можно мне вас поцеловать… Если можно?.. Я очень люблю яичницу…

– Великанова! – заорал начальник. – Где элементарная военная дисциплина?.. Уж вы извините, товарищ майор. Они у меня совсем одичали в тундре… Медведи, медведи!..

2

В первый раз за существование нашего отдела на Северном флоте маленький капитан решил провести передачи с переднего края в условиях летнего дня. Свое решение он мотивировал ситуацией на фронтах. Это было решение смелое. Зимой, когда матросы подносили к хребтам Тунтури нашу радиоаппаратуру, они были защищены от противника темнотой.

Расположение сил у немцев здесь, на Рыбачьем, завидное: они захватили вершины сопок. На ярком снегу отчетливо просматривались человеческие фигурки – советская морская пехота, шагавшая к передней линии фронта… Ни стрелять (а куда ты будешь стрелять?), ни укрыться (где укроешься, если нет ни единого дерева?), ни увидеть противника (как увидишь его?). В условиях летнего дня матросы с трудом доставляли на передовую сухари и боеприпасы. А тут еще наша рация.

До сих пор с радистом и капитаном выезжал на передовую лейтенант Ситников. Но в Полярном продолжали печатать наши листовки. Капитан не хотел их доверить мне. Листовки надо было внимательно вычитать, наборщицы их набирали вслепую: они не знали немецкого языка. Тот, кто вычитывал верстку, должен был обладать безупречным вниманием и грамотностью. Листовки с орфографическими ошибками теряли полностью свой смысл. А я, грешница, пропускала орфографические ошибки. «Вы меня погубите, Великанова!.. На вашей почве с меня сорвут одну звездочку!» И вот в Полярном остался Ситников. А на Рыбачий взяли меня. Это было менее ответственно. На прощание Ситников сдвинул брови и обозвал меня карьеристкой.

Увидев на равнине бредущих вперед людей, немец принялся энергично бить по живой цепочке. Пули снайперов с коротким и нежным стуком ударялись о валуны. Но солнце било снайперам прямо в глаза. Яркое, оно лишало их нужной прицельности.

– Надо