Шрифт:
Закладка:
– А доставка? – Сергей понял, что без «Polus»’a он из магазина сегодня точно не уйдёт.
– Бесплатная! До места установки. В любое время, – словно из воздуха соткавшаяся «снегурочка» похлопала агрегат ладошкой и подвела итог: – Классная машина. Как расплачиваться будете?
– Громко. С выражением, – ухмыльнулся Серёга. – Сейчас только в мебельный сбегаю. За табуреткой.
«…и розетку не меняй…»
– Да, а переходник с евровилки на розетку советского стандарта у вас есть?
Бур нашёлся в кладовке, ледоруб тоже. Старые дедовские унты оказались в размер. Тулуп, ватные штаны тоже. Только свитер под горло моль поела, да ушанка оказалась чуток маловата. Но для первого раза, решил Серёга, сойдёт и так.
В рыбацкий короб, обтянутый полуистёршимся камысом, аккуратно легли кубики сала, буханка белого хлеба, кольцо «краковской», термос с чаем, пол-литра, завёрнутая в полотенце, зелёное яблоко, сигареты, спички, пара зимних удочек, банка с мормышками и блёснами, моток лески, а также, на всякий пожарный, паспорт, заметно истончившаяся пачка банкнот и две пары шерстяных носков. Кто его знает, что там, в этой Арктике, может приключиться? И потом не дай бог в Архангельске электричество вырубят. Придёт тогда муксун карачунович. Или песец какой хитрый незаметно подберётся.
Трижды прочитав «Отче наш», Серёга перекрестился на образа в кухонном красном углу, натянул оленьи рукавицы, повесил на плечо короб, взял в руку связанные нейлоновым шнуром бур с ледорубом, распахнул дверцу трёхсотлитрового «Polus»’а и, закрыв глаза, резко шагнул внутрь…
Когда глаза попривыкли к нестерпимо яркому солнечному свету, он увидел в полукилометре от себя пришвартованный к причалу внушительных габаритов сухогруз.
Что за хрень, мать вашу? А где же полярная ночь?
Серёга, подперев буром дверь морозилки, чтоб та ненароком не захлопнулась, ну и для ориентиру – алая ручка коловорота резко выделялась на белоснежном фоне пейзажа, – в сердцах помянул ни в чём не повинного деда. Потом, поправив на плече ремень короба и жалея, что не сообразил купить солнцезащитных очков, двинул в сторону пристани, возле которой у штабелей ящиков копошилось десятка полтора-два работяг в ярко-оранжевых одеждах. Шагов через триста до слуха донёсся привычный уху крик:
– Капитан, твою за душу! Я те чё, нах, кран башенный, чтоб эту бандуру в одиночку тягать?!
– А чё, нах, не башенный?! – раздалось в ответ бодрое. – Не хипешуй, Семёнов, ща те напарника подберём! Эй, морские, а Сушенцов у нас где?!
Тембр показался Сергею смутно знакомым.
Когда до мужиков оставалось с десятка три шагов, тот же голос, что призывал пару минут назад Семёнова к спокойствию, исходящий от бородатого здоровяка в мохнатом волчьем треухе, загремел вновь, обращаясь теперь к нему. К Серёге.
– Эй! Ты, ты, мужик. Здоров! С «Молодёжной» топаешь? А чё без вездехода? Без лыж даже. Ну, ты, в натуре, герой…
Нет, в этом Серёга не мог ошибиться. Голос принадлежал Николаеву. Лёхе, тому самому бывшему двоечнику и одновременно лучшему с детства другу, что сейчас ходил капитаном на сухогрузе под либерийским флагом из ЮАР в Антарктиду…
Стоп. В Антарктиду?!
Да, ошибочка крылась вовсе не в человеческом факторе.
Твою ж рыбалку!
В голове зазвучал голос давешнего «дедмороза»: «…производство – Австралия».
«Polus» гадский… Гадский полюс!
Вот тебе и кратчайший путь в Арктику. Нда…
– Привет, Лёха. Я, брат, ни с какой не с «Молодёжной»… Из дому топаю. Прямиком из Архангельска.
Николаев, неуклюже взмахнув руками, спрыгнул с ящика и, не удержавшись на ногах, плюхнулся задом в сугроб.
– Серый???
– Серый, Серый, – остановился Серёга и, поставив короб на снег, с широченной улыбкой протянул другу руку.
Откуда-то слева, из-за низенькой ледяной горки вышел вразвалочку, помахивая нелепыми крылышками, крупный пингвин. Гладкий, толстый и гламурно-блестящий – чем-то неуловимо похожий на певца Сергея Крылова. Он посмотрел на мужиков, потешно топнул ножкой-ластом и забубнил глумливым пересмешником:
– Керый-керый… керый-керый…
Слансарга
S A T O R
A R E P O
T E N E T
O R E R A
R O T A S
Второе лето подряд, когда хотелось побыть в одиночестве – не в относительном, как в городской квартире, где постоянно то долбят за стеной очередные евроремонтники, то звонят в домофон разносчики рекламной заразы, а в полном, в абсолютном, – Глеб отправлялся на вокзал, оставлял машину на парковке, садился в ближайшую электричку и ехал до платформы «Слансарга́». Именно там – стоило спуститься с перрона по восьми щербатым бетонным ступенькам и пройти еле заметной тропинкой метров тридцать до мрачного ельника – заканчивалась человеческая цивилизация.
Сколько раз бывал, Глеб ни разу не видел здесь ни людей, ни даже следов гуманитарной катастрофы – ни кострища, ни пустой бутылки, ни рваного пакета, набитого объедками и консервными банками, ни даже затоптанного окурка. Словно тут вообще никто и никогда не появлялся. Однако сам факт наличия тропы, ведущей, впрочем, непонятно куда – Глеб обычно углублялся в чащу километра на два-три, – свидетельствовал об обратном. Может, там, дальше, есть чьи-то дачи? Или озеро? С другой стороны, какая разница? Если воздух чист и тишина, тишина, тишина… Такая, что даже птиц почти не слышно.
Стоило запрыгнуть в последний вагон, электричка предупредительно свистнула и, захлопнув изрисованные одарёнными подростками двери, заскользила прочь от наполненного выхлопами эмоций мегаполиса. Глеб уселся на крайнюю скамейку полупустого вагона, прислонил голову к холодному стеклу и сомкнул веки. Час. До пункта назначения со всеми остановками ехать ровно час…
С Колей они выросли в одном дворе. Вместе ходили в детский сад, потом, после выпуска, оказались в одном классе. Десять лет за соседними партами. Вместе гуляли, вместе ходили в авиамодельный и на футбол. Позже, когда подросли, вместе обхаживали Любу Синягину и вместе получили от ворот поворот. То есть не вместе, конечно, а каждый по отдельности, но сути это не меняет. Люба, окончив школу, практически сразу выскочила замуж за какого-то жирного боша, с которым познакомилась через одну из многочисленных тогда своднических контор, и укатила на пээмжэ то ли в Нюрнберг, то ли в Гамбург. В какой-то бург, короче. Не важно. Там до сих пор и живёт – стала такой же толстой, как её колбасник. И пацанов растит жирненьких и румяных. Не семейка, а полный октоберфест. Да и чёрт
