братство Рыцарей Святого Иоанна Иерусалимского, клянусь, моему господину и повелителю, и преемнику князя апостолов, и его наследникам в верности и послушании. Клянусь, что я не только словом, но и оружием, всеми силами буду защищать таинства веры.

Я тут же повторял слова клятвы.

– Обещаю также повиноваться великому магистру ордена и быть послушным, как того требуют уставы. В любое время дня и ночи, когда будет получен приказ, сражаться против врагов ордена. В свидетели беру Бога нашего Иисуса Христа.

– Да будет так, – торжественно произнёс Павел. Я почувствовал, как на правое плечо опустился тяжёлый клинок меча. – Отныне ты… На левое плечо. – Рыцарь Чести и Преданности… – Холодный металл коснулся головы. – Братства Иоанна Иерусалимского.

Монахи закрепили на моих сапогах золотые шпоры. Фон Пален поднял меня с колен, обнял, сорвал верёвку и повязал импровизированный рыцарский пояс. Затем накинул на моё плечо чёрную орденскую ленту и прикрепил к ней два ордена: один большой, другой маленький с бантом. И отвёл меня в сторону. Акколада наступила для следующего претендента.

– Для меня все это так неожиданно…, – пролепетал я.

– Моими усилиями, Добров, моими усилиями, – устало перебил меня фон Пален. – Я за тебя поручился, и ты обязан во всем меня слушаться.

– Почему два ордена?

– Большой будешь носить в петлице, а малый должен отдать даме сердца, – объяснил он. – Я почему-то догадываюсь, кто получит этот крест.

Вечером император дал торжественный ужин в честь новообращённых рыцарей. Перед балом я вручил малый крест Софьи. Она еле сдерживала чувства, пыталась казаться степенной, холодно благодарила, за то, что я избрал её дамой сердца, но даже сквозь смуглую кожу на скулах проступил румянец, а глаза светились такой радостью – хоть свечи поджигай.

Суворова с нами больше нет

Шестого мая, я был послан с пакетом к генералу Багратиону.

– Рад видеть вас! – встретил меня генерал. – Бросали бы вы к чёрту эту дворцовую службу, да шли бы ко мне.

– Я с удовольствием. Но вы же знаете: подай я рапорт, император сразу разозлится, да отправит меня так далеко…

– И об этой привычки императора слыхал, – грустно улыбнулся Багратион. – Так мы теперь братья по вере, – усмехнулся князь, заметив у меня в петлице мальтийский крест. – Я в звании командора.

– До командора мне еще далеко.

– И кто ваш наставник?

– Граф фон Пален.

– Поздравляю. Насколько помню, граф в звании великого канцлера Мальтийского ордена.

– У него столько сейчас должностей, что я сам иногда путаю. Недавно его император назначил главным директором почт, а также членом совета и коллегии иностранных дел.

– Ну, коль справляется – честь ему и хвала.

– Вы у Александра Васильевиче давно были? – поинтересовался я, пока Багратион распечатывал конверт.

– Вчера только.

– Как он?

– Ох, не спрашивайте. – Генерал недовольно покачал головой. – Смотрит на меня и не узнает. Потом сознание промелькнуло во взгляде, обрадовался. Что-то хотел сказать, но вскрикнул от боли, застонал – и вновь в беспамятство. Старые раны у него открылись, да, кажись, гангрена началась.

В комнату влетел адъютант Багратиона, против всяких приличий, без доклада. Мы невольно отшатнулись. Адъютант ничего не мог сказать, потому что плакал навзрыд.

– Александр Васильевич? – спросил испуганно Багратион.

Адъютант коротко кивнул.

– Коня! Немедленно!

Мы мчались по городу, разгоняя прохожих. Ваньки сдерживали своих Саврасок, уступая дорогу. Копыта высекали искры о булыжную мостовую. Пару раз моя лошадь чуть не упала, соскальзывая по каменным плитам набережной. У дома на Крюковом канале не протолкнуться. Бросив лошадей, растолкав зевак, мы протиснулись в дом. В покоях на втором этаже стоял удушливый запах ладана. В дверях столпились офицеры. Кто-то попросил:

– Расступитесь. Пропустите Петра Ивановича.

Багратион медленно вошёл в комнату, как бы боясь увидеть что-то страшное. Я последовал за ним. Покойный имел мало схожих черт, с тем Суворовым, который носился по полю боя в одной рубахе и поднимал в атаку гренадёров. Буйная душа покинула исстрадавшееся тело. Сухая маска с медными монетами на глазах. Сухенькие жёлтые ручки сложены на груди. Воск со свечи стекал на пальцы. В изголовье образок. Я невольно вспомнил, как так же лежал отец. Такой же непохожий на себя… Свеча так же горела в его руках, и стекал воск… И запах стоял такой же тошнотворно-сладкий.

Багратион встал на одно колено, прочитал краткую молитву. Медленно поднялся и, обернувшись к собравшимся сказал:

– Теперь он возглавит войско небесное и будет защитником земли русской. Молитесь, господа! Скорбите и молитесь.

Пётр Иванович отвёл меня в сторону.

– Царю, наверное, уже доложили. Но вы, Добров, сообщите ему сами. Расскажите, что все скорбят, – он показал на офицеров. – Император должен простить Александра Васильевича. Простить за все.

– Иначе мы ему не простим, – добавил Милорадович.

– Ни слова о мести! – погрозил пальцем Багратион. – Ни слова, господа!

* * *

Павел стоял и задумчиво глядел в окно, где по Неве проплывали редкие льдины, несомые с Ладоги.

– Вы были там, Добров? – спросил он, не оборачиваясь.

– Так точно, Ваше императорское величество.

– Много народа собралось?

– Много.

Павел покачался с пятки на носок.

– Скажите откровенно, Добров, кем он для вас был?

– Мне трудно выразить свои чувства словами.

– Вы постарайтесь.

– Больше, чем отец.

– Не сотвори себе кумира! Помните эту заповедь из библии?

– На войне от библии мало толку. Заповедями в бой солдат не поднимешь.

– Вот как? Идите! – раздражённо бросил он.

* * *

Похороны генералиссимуса были назначены на одиннадцатое мая. Император попросил, чтобы их перенесли на субботу, днём позже. В пятницу я встретил полковника Саблукова. Его полк дежурили во дворце. Саблуков сообщил мне, что будет с эскадроном конной гвардии участвовать в похоронной процессии. Но, вот, незадача: император не разрешил надевать парадные мундиры.

– Почему? – возмутился я.

– Не знаю. И лучше об этом ни у кого не спрашивать.

Мне было приказано провести наблюдение за выносом гроба из дома графа Хвостова и доложить о сём императору. Я встал рано. Мне все не давала покоя новость, сообщённая Саблуковым. Как это так? В последний путь провожают самого великого полководца в истории России, а конная гвардия будет в повседневных мундирах. Гордость и упрямство взыграли во мне. Потомственный шляхтич я или нет? Я решительно распахнул дверцы гардероба и достал старый мундир, в котором прошёл половину Швейцарии. Я надел его и почувствовал себя гордым и свободным. Старые сапоги, одолженные мне Жаном, начистил до зеркального блеска. Старая шляпа, хоть и была помята, но смотрелась отлично. Сюртук поношенный, в заплатах, но от него все еще пахло порохом и пушечным салом. Сколько его не чистили,