– А пойдём. Тоже засиделся за учёбой и почти никуда не выбирался. Вот только Тамарка на танцы вытащила.

– Счастливый! А я уже и забыл, когда последний раз танцевал...

– Ты ещё слезу пусти, дядя Тёма, – хмыкнул я.

– Эх, нет в тебе никакой чуткости, Мишка Орлов! Ты циничный и холодный человек! Я ему душу изливаю, а он хахалится! Вот окуну тебя в сугроб, будешь тогда знать.

– А справишься? – с ухмылкой поинтересовался я.

– Сомневаешься?

– Ну, есть чуть-чуть. Вроде как ты уже старенький...

– Да я тебя сейчас...

Зинчуков кинулся, чтобы схватить меня в охапку. Я наклонился, втянув голову в плечи, поднырнул под руку и почти танцевальным движением ушел в сторону. Тут же подпрыгнул, чтобы избежать подножки, а после поймал на болевой выставленную руку Зинчукова.

Тут бы ему и застучать по полу, накрытому вязаной из разноцветных тряпочек дорожкой, но Зинчуков не таков, чтобы легко сдаться. Он вывернулся ужом, перекатился под рычаг и, как сосиску из целлофановой оболочки, выдернул руку из захвата.

После вскочил на ноги. Я перекатился и тоже встал в стойку.

– Хорош, хорош, – покачал Артём Григорьевич головой. – Научили тебя в дзюдо людям руки крутить.

– Да я и раньше неплохо это делать умел, – хмыкнул я в ответ.

– Умел? А вон сколько времени провозился. Да и то я выскочил.

– Так это же мы в дурашливой борьбе возились. Вот если бы серьёзно, то за две секунды бы ушатал.

– Да за две секунды ты даже приблизиться бы ко мне не смог.

– Опять нарываешься?

– Лады-лады, пошли гулять, а то так и не соберёмся.

Я первый протянул руку, готовый в случае чего к любому захвату. Зинчуков в ответ просто пожал её. После этого жеста мы переоделись в уличное и отправились на прогулку. Болтали ни о чем, подкалывали друг друга, смотрели на людей, торопящихся куда-то.

Смотрели на Ленинград…

Когда выходишь на стрелку Васильевского острова в районе Ростральных колонн – какая это ширь! Какой восторг! Какой разгул свободной невской стихии!

Не случайно именно там на стрелке Васильевского острова в моём времени проводились соревнования скутеров и другие водные спортивные состязания – эта замечательная точка уже Петербурга идеально подходит для состязаний на воде.

Если бы я никогда не видел причалов набережной лейтенанта Шмидта тянущейся от Благовещенского моста и от Академии Художеств до Горного Института и до стапелей Балтийского судостроительного завода – набережной, где пришвартовывались и зимовали порой большие по-настоящему морские корабли – что бы я тогда знал о Ленинграде?

Что бы я тогда понял в этом великом городе и его судьбе?

Но и жить на этой самой набережной я бы не хотел. По мне лучше в небольших двориках-колодцах, где преобладает своя неповторимая ленинградская атмосфера.

Мы гуляли до обеда, а после свернули на Невский и двинулись к метро «Площадь Восстания». Зинчуков неожиданно сказал:

– Интересно, Миш, а в будущем… как оно будет с наркотой?

– Будет гораздо хуже, чем сейчас, – ответил я.

– Да? Это при том, что двадцать процентов американцев во Вьетнаме плотно подсели на иглу? Даже хуже этого?

– Хуже, – кивнул я. – Даже песни будут петь про то, как лучше всего приготовить наркоту. Как же там пелось? «Заходи на огород, видишь, мак вон там растет?! Кроме мака нам не надо ничего. Пропитаем соком бинт, видишь, прямо как стоит. И в железной кружке сварим мы его. Мы добавим ангидрид, это нам не повредит. Будет этот мир для нас — сладкий сон. Жахнем ханки на двоих, кайф получишь через миг… И забудешь навсегда самогон!»

– Охренеть! И цензура это пропускала? – ахнул Зинчуков.

– Свобода слова была, – пожал я плечами. – Правда сам певец скончался в тридцать шесть лет в наркопритоне. Похоже, что воздалось ему это пение. Немного жаль, у него и хорошие песни проскакивали, а не только матерщинно-бунтарские. Уже потом, спустя время начали запрещать этот вот самый «секс, наркотики, рок-н-ролл» в песнях, чтобы они не коробили умы молодого поколения, которое всегда тянется к запретному. А к чему ты такой разговор завёл?

– Да к тому, что сегодня ночью на Фонтанке нашли труп молодого человека. На теле двенадцать колото-резаных ран, а что самое хреновое – он попадает под описание того самого Женьки-«Челентано», которому ты сделал внушение.

В это время мимо нас прошла улыбающаяся девчонка с сумочкой на плече. Шла такая вся воздушная, легкая, довольная жизнью. Вот таких вот увидишь на улице и на душе становится приятно.

Машины и автобусы двигались по Невскому неторопливо – с утра слегка подморозило и никому не хотелось лишний раз прокатиться и остановиться в заду впереди идущей машины.

– А ты откуда это знаешь? – нахмурился я. – Или какая кукушка на хвосте принесла? Ленинград большой, такое совпадение… Оно вряд ли может быть.

Вот как так получилось? Вроде бы я всё сделал правильно, а вышло совсем иначе. И если это правда Женька, то есть ли на мне вина за его смерть? Стоит ли себя винить в том, что его подельники вовсе не захотели отпускать молодого барыгу? Что было бы, если…

Если бы я просто сдал его в милицию? Тогда был бы год заключения, после которого на волю вышел человек, вплотную пообщавшийся с криминальным миром. И что бы этот человек потом начал делать?

Нет, надо перестать корить себя – я сделал всё правильно, а вот тот, кто убил Женьку, тот изначально толкал его на плохое. Рано или поздно, но молодого барыгу взяли бы с поличным. А так, как он без сомнения сдал бы своего начальника, то его по любому ждало бы «перо» в бочину.

– Да услышал сегодня в метро. Одна женщина другой рассказывала. И так эмоционально это делала, что невольно половина вагона присоединилась к прослушиванию. А уж когда ты рассказал про вчерашний случай, то свести два происшествия воедино можно легко. Ты сделал внушение, парень в него поверил, а его босс… Не поверил. Вот и печальный итог мелкой мошки, которая захотела вылететь из паутины жирного паука. А, мы почти пришли. Сейчас ничего не говори, только старайся сделать вид, что тебе нужна доза…

– Чего? – не понял я.

Мы приблизились к станции «Площадь Восстания». Чуть