— Вы никогда не рисуете в цвете?

— Цвет — не самое важное.

Я взглянула на него с сомнением. Сокчхо ведь полон красок. Керран показал мне заснеженную гору, над которой висело солнце. Гора — всего несколько линий. И почти весь лист — белизна бумаги, звонкое пространство.

— Свет — вот из чего рождается образ.

Приглядевшись, я поняла, что вижу на листе не чернильные линии, а белый распахнутый простор между ними, море света, который разлит по бумаге. Снег искрился, играл и казался почти осязаемым. Как на идеограмме. Я стала смотреть другие рисунки. Лоскуты с текстом комикса растягивались, сжимались, словно герой пытался раздвинуть их, пробраться в щели между ними и выйти на волю. На простор.

— Каким образом вы узнаете, что история подошла к концу и пора завершить ее?

Керран шагнул к столу.

— Когда есть ощущение, что мой персонаж жил задолго до меня и будет жить еще после.

Комната была тесной, мы стояли совсем рядом, и я чувствовала тепло его тела. Я спросила, почему герой комикса — археолог. Вопрос как будто бы позабавил Керрана.

— Наверное, люди часто любопытствуют об этом…

Он улыбнулся, отметил, что нет. Потом рассказал, как возник и развивался комикс, о расцвете европейской культуры в эпоху между двумя мировыми войнами, о персонажах, без которых сегодня жанр комикса трудно себе представить, — о Филемоне, Джонатане, Корто Мальтезе. Все они были путешественниками. Одиночками.

— Пожалуй, мне лучше бы сделать своего героя моряком, — добавил Керран. — Но есть Корто Мальтезе, и пойти на такой шаг нельзя…

Я пожала плечами.

— Я вот, например, никогда даже не слышала об этих персонажах. Море — оно ведь большое, там вполне хватит места для всех.

Керран посмотрел в окно, сказал: может быть. Читатели должны ждать новых приключений героя — вот что важно. Археолог — всего лишь человек, ищущий себя в мире людей, которые тоже ищут себя. В этом смысле профессия не имеет значения, нужно же было начать с чего-то. В выборе археологии нет ничего оригинального.

— В ваших комиксах мало персонажей, — сказала я.

Потом добавила:

— …и нет женщины.

Керран пристально посмотрел на меня. Сел на край кровати. Я тоже села — подальше от него.

— Разве она совсем не нужна археологу?

— Нужна.

Он рассмеялся.

— Еще как нужна. Но тут все непросто.

Керран подошел к столу, провел ладонью по листу и снова сел, задумавшись.

— Если в комиксе появляется новый персонаж, его облик уже не меняется, черты остаются прежними на протяжении всех эпизодов. Поэтому я должен быть уверен, что образ именно такой, какой нужен, промахнуться нельзя.

Рука Керрана была совсем близко к моей. Я думала о тех моментах — на кухне, в музее, когда он касался моей руки. Навалилась усталость, тело отяжелело. Какая же женщина нужна Керрану, чтобы она была достойна его археолога?

— Надо подумать, для меня еще не все ясно… — тихо сказал он, собирая рисунки.

Потом разорвал тот, что был сверху, выбросил его в корзину. И пожелал мне счастливого Нового года.

* * *

Мама попросила меня сходить в комнату за резиновыми перчатками. Они оказались между раковиной и кроватью, в коробке с лаком для ногтей. К столу присохли остатки омлета. Я попыталась собрать их, но все прилипло. Я брызнула сверху водой, омлет наконец размяк, и удалось отчистить стол.

Я пришла на кухню. Мама собиралась потрошить фугу. В тумане запотевших очков я бросила перец в говяжий бульон и добавила туда ломтики тток.

— Хочу купить себе контактные линзы.

— Очки тебе очень даже к лицу.

— А ведь недавно ты предлагала мне пластическую операцию.

— Ничего подобного.

— Если все-таки решу купить линзы, с тобой уж точно не стану советоваться.

Мама насупилась. Протянула мне каракатицу и сказала как следует растолочь ее. Отрезав щупальца, я стала вынимать чернильный мешок. Запах говяжьего бульона тяжело осел на запах сырой рыбы — терпкая, густая смесь. Я подумала о Керране, как он сидит у себя за столом. Тонкие губы сжаты, рука примеривается, замирает над листом, прежде чем кисть встретится с бумагой. Погрузившись в кухонные хлопоты, я прикидывала, какими получатся блюда. На вид, вкус, по калорийности. А он, рисуя, наверняка был сосредоточен только на настоящем моменте, только на движении руки — образ, видимо, рождался именно так, без мыслей о результате, без ожидания финального триха.

Мама стукнула кулаком по трепыхавшейся рыбе. На стол вытекла розоватая жидкость. Отрезав плавники, мама точным движением сняла с фугу кожу; однако измученная розовая плоть еще вздрагивала, сопротивлялась. Нож отсек рыбе голову. Теперь самое сложное: вытащить внутренности, не проткнув их, поскольку там смертельный яд. Я наблюдала за мамой. Она никогда не разрешала мне притрагиваться к фугу.

— Ты любишь свою работу?

— А что? — пробормотала она, вспарывая рыбе живот.

— Интересно.

Придерживая края надреза ножом, мама отодвинула кишечник, вытащила ядовитые органы, осторожно положила их в пакет и выбросила в мусорное ведро. Краем глаза наблюдая, как я управляюсь с каракатицей, вдруг вскрикнула:

— Чернила!

* * *

С броским макияжем, в черном костюме, моя тетя расхохоталась, увидев нас с мамой в традиционной одежде. Как можно носить это — в наши-то дни? Мама тоже засмеялась, осознав нелепость своего решения. Мы перенесли стол на кухню, чтобы не испачкать диван в комнате.

Тетя была в восторге от сашими с фугу. В столице такие блюда — редкость, ведь только у японских поваров есть документ, дающий право готовить фугу, а японцам она не доверяла. Двадцать граммов рыбы, в которую проник яд из поврежденных внутренностей, — и человек мертв. Японцы-то рады отравить корейцев, прикончить их, как кроликов, угодивших в капкан. Она наморщила лоб. Что это за темная жидкость в ведре?

— Твоя племянница умудрилась проткнуть у каракатицы чернильный мешок, — уныло сказала мама. — Давать ей в руки нож просто глупо.

Она разлила по плошкам ттоккук и наполнила стаканы соджу.

— Кстати, не кажется ли тебе, что работа в отеле ей не на пользу и выглядит она изможденной?

Тетя ответила, что у меня всегда изможденный вид. И, оглядев стены кухни, добавила: скверный у вас в Сокчхо воздух. Я сосредоточилась на супе. Разглядывала отражение своего лица в плошке. Ложка гнала по поверхности супа волны, они искривляли мой нос, морщили лоб и оттягивали щеки к подбородку. Ттоккук показался тете пресным. Но я не понимала, какой у него вкус, главное — побыстрее отправить