смотрят за нами?

-Хитростью пройдем, - прошептала Милава. - Хитростью.

Обхватила руками темную морщинистую шею, зашептала на ухо:

-Я вот болванчика из воска отолью. Кровь свою женскую да прядь волос в середку ему запеку, на стол усажу. Как окликнет страж, так он отзовется моим голосом. До утра продержится, а дольше нам не надо...

***

Окудник проживал себе в байраке, далековато от людей. В гости не звал, сами к нему приходили, не жалели ради того ноги, с самого горба спускались.

Горбыни нынче смирно лежали, как быки на пажитях. А помнили еще люди, как их вервием обходили, путали, чтобы с места не стронулись. Ну да давно было. Обросли горбыни домами-огородами, людьми да ихним приплодом. Все норовили сверху усесться - и тепло, и видать далеко.

Только окудник одинцом торчал.

Нужда к нему гнала: коли морная корова приходила, икотка долила, самодива стрелы кидала или лихоманка в губы целовала. Кланялись, подносили, кто чем богат.

Саженой, первой из первых, не к лицу было страмиться, на поклон к окуднику идти. А только деваться некуда.

Говорили - а Милава слушала - что есть-де у старичка-окудника во лесу-бору заветная ямка, пустая могилка. Что сажает он туда ищущих, и тем все правды дуси земляные открывают. А кто, говорят, с кривыми мыслями, тех из могилы и не выносят, там же и прикапывают.

Соломушка охала всю дорогу, Милава помалкивала, крепко сжав губы. Кровили, медно во рту было, горячо. Сердце заполох трепетало.

Несла Милава в сумочке богатое. Было чем отплатить окуднику.

Лишь бы муж не прознал, думала. Огневается, так вовсе отвернется.

-Яблочко хушь съешь, дитятко, - нянька сунула ей в ладонь золотое яблоко, погладила по волосам. - Совсем изморили тебя, бедная головушка. Идеж то видано, девку взаперти держать, как птаху в клетке?

Яблоки Милава любила. И мужа любила. И дитё их нерожденное, не баюканное.

-Вот, пришли.

Нянька тронула за плечо. Дальше Милаве одной идти, известное дело - толп окудник не жаловал. А жил он не так, как все честные люди живут. Устроил себе нору под котлом - котел тот, кверху донцом опрокинутый, легко мог и саму Милаву поместить, и бабку-няньку, да и еще кого-нибудь железным хапом прихватить.

Милава вздохнула, выдохнула прерывисто.

Подошла ближе, ладонью котла коснулась. Вздрогнула. Тепло шло, как от печки. И ладони гладко, весело, ровно мех гладишь.

На касание котел отозвался гудом.

-Ты, девка, чего здесь мыкаешься?

Милава обернулась. Окудник вырос против неё, опирался на палку-собачью пятку.

-К тебе на поклон пришла, - сказала Милава, спину согнула, пальцами землю мазнула, - за благодарностью не постою.

Старичок почесал бороду. Не совсем старый ведь, подумала Милава. Даром что бородища лопатой и будто мукой запорошена, а сильный еще мужичок, жилистый.

-Вижу, вижу, горе твоё, - сказал окудник.

Неожиданно ткнул палкой ей в грудь, затем - в живот.

-Сыночка повидать чаешь?

Милава кивнула.

Сыночек, подумала.

-Кидай сюда узел, - окудник постукал палкой по котлу. - Лишнее сымай, за мной ступай.

-Лишнее?

-Платье свое, дуреха! В рубашке пойдёшь, как во сон!

Милава торопливо отстегнула створчатые браслеты, распустила пояс, платье стянула через голову. Не до стыда. Окудник долго не ждал. Схватил за руку, потянул за собой, в лес.

Долго ли, коротко ли, а вышли они к яме. Милава глянула, попятилась.

-Ишь, артачится, кобылица! - Прикрикнул на нее окудник. - Не боись, девка, не ты первая…

Сам, как молодой, прыгнул яме в рот, и затеплилась там свечечка, ровно зубик молочный. Милава, подобрав подол нательной рубашки, неловко, по скользкой лесенке спустилась следом. Измаралась. Душно пахло в яме, нехорошо.

-На-ка вот, садись-усаживайся, - окудник толкнул ей под колени некую колоду. - Сиди ровненько, тихонько, покамест я все приготовлю.

Милава послушно кивнула. Уселась, стиснула колени пальцами. Перстни то не сняла, дура, подумала мельком. На что они ей здесь?

Закинула голову, обомлела. Звезд - что гороху. Все крупные, как мослы коровьи, яркие. Сытые.

-Так. Так и сиди, - окудник подступил, вдруг бросил ей на лицо платок.

Милава дрогнула плечами, спиной.

-Не боись, - повторил окудник ворчливо. - Сиди, гляди. Платок не сымай, слышь-ко? Как бы ни просили. Утянут. Я тут буду, в сторонке встану.

Милава вновь кивнула. Свечки растеплились, сквозь платок видела неясно, мерцание только.

Потихонечку звуки стали засыпать, будто и впрямь - могила. Милава глубоко вдохнула, успокаиваясь.

Вдруг - как сквозь воду - привиделся ей некто маленький. Стоял, смотрел.

-Мама? - позвал тонко.

Сердце у Милавы встрепетнулось, забилось раненой птахой.

-Сыночек, - вымолвила, - ты ли, родимый?

-Мама, мамочка! Забери меня отсюда, холодно мне здесь, голодно!

Милава протянула руки. Подкатилось, росточком - с малого дитя. Милава ладонями нашла головку, погладила мягкие волосы. Ох, как у отца вьются, подумала. Её косищи были красными да жёсткими, как старые перья, а тут ровно шерсть у ягнёнка.

-Потерпи, сынок.

-Мерзну, мама! Согрей!

Прижался сильнее. Милава обхватила дитя руками, как крыльями обняла.

-Посмотри на меня, мама! Одним глазочком погляди, а и на тебя дай полюбоваться!

-Нельзя, сыночек. Нельзя, горошек.

Заплакал тоненько. Дрогнуло сердце у Милавы. Потянула она плат с головы - ну, подумала, одним глазком гляну, другой сожмурю.

Не успела. Наполовину стащила, как кинулось ей в голову что-то липкое, темное, сбило с чурбана, стиснуло грудь железным ободом… да вдруг разжало когти, отползло…

Милава, ошалев, поднялась на локтях. Разобрала в темноте, как окудник колотит своей палкой какой-то колоб, будто из грязи да костей замешанный, гонит его в дыру, что в стене ямы распалась. Помутнело в голове.

- Лезь из ямы, дура-баба! - шатуном ревел окудник. - Прочь! Прочь!

Милава спохватилась. Подобрала подол, выбралась, едва разбирая лестничку в темноте. Сердце заходилось.

Так и встала на четвереньки, помотала головой, отдыхиваясь. Вдруг - хлестнуло по хребту, болью прожгло. Милава ахнула, выгнулась.

-Дура! Дура! И себя чуть не сгубила, и меня подвела! Вот правду говорят, волос долгий, ум короткий! Один вред от вашего племени! Прочь ступай, чтобы глаза мои тебя не видели!

Так буйствовал, а Милава молчала, пожималась, а потом глухо, по-бабьи завыла, кусая длинные рукава.

Окудник замолк. Помог на ноги подняться, сунул в руки бархатный лопух.

-На-ко. Утрись. - Молвил сердито. - Нечего выть. Домой ступай теперь, да перво-наперво в баню. Омойся. Одежду, что на тебе сейчас, сразу в печи спали.

Милава опустила