от времени получала зашифрованные записки, из которых и узнавала хоть что-нибудь о жизни мамы, брата и сестры, и сама посылала наружу лишь кратенькие сообщения с новостями. Она не знала, что и чувствовать, услышав, что они через других заключенных приглядывали за ней. Но отодвинула это в сторону и спросила:

– Ты говорила, что тебе нет дела до вражды между моей семьей и… И семьей Джарена. – На его имени Кива чуть запнулась. – Наверное, я просто недопоняла, зачем ты согласилась с ними работать. Особенно учитывая… Ну, что это из-за них ты тут оказалась – косвенно. Разве ты на них не злилась?

– Я на всех злилась. Ты же знаешь.

– Тогда зачем…

– Они предложили сделку, – ответила Креста. – Если я навербую достаточно заключенных, повстанцы придут и освободят нас. До их восстания мне никогда дела не было – я всерьез говорила, что стараюсь держаться подальше от королевских делишек. Корентины, Валлентисы – не мои проблемы, кто правит Эвалоном. Но я увидела шанс на свободу и воспользовалась им.

Кива обдумала ее слова и поняла, что большинство на месте Кресты поступили бы так же. Ничего удивительного, что ей было так важно, чтобы Кива помогла Тильде выжить – ведь тогда повстанцы наконец освободили бы Тильду и заодно и их всех.

В голове у Кивы закрутились колесики, и она спросила:

– А что с тем охранником? Может, он помог бы передать весточку…

– Умер, – равнодушно ответила Креста. – Стоял в карауле на вышке, когда та взорвалась.

Кива поморщилась:

– И кому ты теперь докладываешь?

– Никому, – зевнула Креста. – Если я все правильно поняла, моим повстанческим денькам пришел конец. Тем более после всего, что ты рассказала про свою сестру. Правда думаешь, что я совсем чокнутая, что полезу в такое? Нет, спасибочки.

– Она огорчится, – пробормотала Кива, вспоминая слова Зулики о Кресте: «Она очень помогает нашему делу даже в стенах тюрьмы».

Кива позлорадствовала, что Креста никогда не была по-настоящему предана повстанцам, а работала с ними только из корысти, пытаясь уберечь себя.

– Жизнь полна огорчений, – снова зевнула Креста, на этот раз погромче. – К тому же мне что-то не хочется болтаться рядом с человеком, который силой мысли сердца останавливает.

Повисла неловкая, натянутая тишина, а потом рыжая откашлялась и заявила:

– Присутствующие не в счет.

Не позволив страху завладеть собой, Кива прыснула от смеха и сама удивилась, насколько легче ей стало после долгого периода беспросветности. И тут Креста рассмеялась вместе с ней – голова кругом шла от изнеможения и боли, и еще оттого, что бывшие враги теперь оказались заперты вместе в тесной темной клетке и искренне делились болезненным прошлым.

Лишь отсмеявшись, Кива вновь услышала, как зевает Креста, и откликнулась:

– Поздно уже. Давай спать, сон лечит.

– А тебе надо отдохнуть, чтобы завтра продолжить тренировки, – ответила Креста, поддразнивая Киву.

Но та ответила только:

– Знаю.

Потому что в ней что-то изменилось, зажглась вновь некая искорка. Тьма внутри отравила ей целые недели, но теперь наконец забрезжил свет, пусть даже всего лишь огонек вдалеке. До него еще придется дотянуться, побороться. Но, как она уже выяснила, половина битвы – это собрать волю в кулак и попытаться.

Так что, свернувшись на холодном полу и закрыв глаза, Кива не стала перебирать в уме, что и кого потеряла, а вспоминала их лица – Джарена, Наари, Кэлдона, Типпа, Торелла – и думала о том, как сильно их любит.

За них стоит драться.

За них стоит жить.

И пусть даже непонятно как, она найдет способ заслужить их прощение.

Потому что они это заслужили – и она тоже.

Глава четвертая

Ни Кива, ни Креста не могли отследить, сколько времени они вместе пробыли взаперти в Бездне. Шли дни, Креста успела полностью выздороветь и начала тренироваться вместе с Кивой, и в темноте они нередко сталкивались и спотыкались друг об друга.

Они пытались замерять время по еде – ее приносили дважды в день, насколько они поняли, и это было больше, чем давали Киве во время Ордалий, но все равно меньше, чем им требовалось, особенно с такими интенсивными тренировками. Кива была постоянно голодна, но считала, что это хороший знак, потому что до этого она неделями жила без аппетита, слишком погрузившись в свое горе. Мама Кресты оказалась права: чем больше Кива тренировалась, тем лучше себя чувствовала, и физически, и психически. Ей почти понравилось сидеть взаперти с Крестой, чья язвительность держала ее в тонусе и заставляла трудиться до предела и еще больше.

А потом, примерно через десять дней после их заключения дверь в камеру открылась.

– Наружу, – грубо приказал Мясник.

Кива как раз закончила усердно приседать и отдыхала у стены, пытаясь восстановить дыхание, но, услышав резкий приказ, торопливо выпрямилась. Сердце у нее ушло в пятки.

– Быстро! – нетерпеливо велел он.

Кива с трудом поднялась на ноги и вслед за Крестой вышла наружу; обе прикрывали глаза от слепящих люминиевых фонарей – слишком долго они просидели в темноте.

– Не ты. – Мясник схватил Кресту за плечо и пихнул ее назад. – Тебя не звали.

Он снова захлопнул тяжелую каменную дверь, оставив Кресту в камере, а Киву в одиночестве.

– Шевелись, – велел он, подталкивая ее вперед. Наморщил нос и отошел подальше. – Боги, ну и вонища.

При других обстоятельствах Кива сгорела бы со стыда, но теперь радовалась, что десять дней без возможности помыться заставляют Мясника держаться от нее на расстоянии.

– Некогда тебя отмывать, – продолжал он. – Придется им потерпеть твой запашок.

«Кому – им?» – хотелось спросить Киве. Но, заметив, как его рука сжалась на плети, она мудро промолчала.

Мясник повел ее вверх по каменным лестницам, по сумрачным коридорам изолятора, и наконец они вышли наружу. Пока Кива сидела в Бездне, весна сменилась летом, и солнечный свет был так ярок, что пришлось смаргивать слезы, когда Мясник вытолкал ее наружу.

– Давай шевелись.

Кива спотыкалась, пока глаза привыкали к яркому свету. Ей ужасно хотелось узнать, куда они идут, но потом стало страшно: Мясник провел ее через всю территорию, мимо спуска в тоннели, прямо к воротам. Над южной стеной располагались личные покои смотрителя – неужели это он ее вызвал? Неужели ее вытащили из Бездны лишь ради новой пытки?

Кива задрала подбородок и решила, что вынесет все, что ей уготовано. Если время, проведенное в Бездне, чему и научило ее – если Креста чему-то ее научила, – то тому, что многое зависит от отношения. У Рука было ровно столько власти, сколько она ему давала. Он мог сломить