на ежегодное мероприятие по сбору средств на нужды общины «Весна священная». Мэри сказала, что он был рассеян и что она сочла это следствием понесенной утраты; пыталась завязать разговор, надеясь ободрить, но услышала в ответ грубость. И еще: она бы предпочла об этом не говорить, но вид у него был запущенный, а запах и того хуже. «Буквально шибало в нос», — сказала Мэри. Хоть стояли они на улице у открытого багажника его машины (набитого, как она успела заметить, какими-то пакетами под названием «Крысиное лакомство»), и дул ветер, и было довольно холодно, от него исходил сильнейший запах уныния и давно немытого тела. «Не мешало бы его навестить», — таково было ее мнение.

Я дождался субботы и, прихватив, как и в декабре, собак, наконец зашагал по широким дружелюбным улицам через шумевший молодой листвой лес к домику Джерарда за холмом. День был славный, солнце подбиралось к зениту, над цветочными клумбами вспыхивали блестки бабочек и мотыльков, легкий бриз щекотал ноздри сладковатым ароматом юга. Соседи притормаживали, проезжая, дабы помахать мне рукой, а некоторые останавливались поболтать, не выключая двигателей. Кэролин Бифстайк на ходу бросила мне из машины букет тюльпанов и таинственный клинообразный предмет, завернутый в пергаментную бумагу, оказавшийся куском «Эмменталера», («С приездом!», — крикнула она, блеснув белозубой улыбкой в обрамлении напомаженных фуксиновых губ), а Эд Саперстайн остановился посреди дороги рассказать о своем путешествии на Багамы, куда они с женой плавали на зафрахтованной яхте. До Джерарда я добрался только во втором часу.

Я сразу заметил отсутствие тенденции к лучшему. На окнах — слой грязи, а некошеная лужайка перед домом, на которую со всех сторон наступали сорняки, еще никогда не была в таком запустении. Собаки метнулись за чем-то, скрывшись в густой траве, а я переложил букет под мышку, решив подарить его Джерарду, и нажал на звонок. Никакого ответа. Я позвонил еще раз, после чего обошел дом с торца с намерением заглянуть в окна: кто его знает, может, он болен или, не приведи господь, умер.

Окна были мутные, с налетом чего-то белого — не то пуха, не то перхоти. Я слегка постучал в стекло, и мне почудилось, что за ним возникло движение — калейдоскопическое мелькание теней, но слишком неопределенное, чтобы что-либо разобрать. Тогда-то я и обратил внимание на запах, тяжелый, насыщенный аммиачными испарениями, как бывает на запущенной псарне. Я поднялся на заднее крыльцо, заваленное выброшенными лотками от готовых обедов и пустыми мешками из-под корма, и тщетно постучал в дверь. Ветер усилился. Вглядевшись в мусор у ног, я увидел многократно повторенную на этикетках неоново-оранжевую надпись «Крысиное лакомство», — недостающее звено в цепочке моих логических построений. Но мог ли я догадаться? Да и кто бы смог?

Позднее, вручив жене сыр и букет, я попробовал дозвониться Джерарду по телефону, и, как ни странно, он ответил на четвертый или пятый звонок.

— Здравствуй, Джерард, — сказал я со всей задушевностью, на которую был способен. — Это я, Роджер. Вырвался-таки из объятий своих швейцарцев. Заходил проведать тебя сегодня, но…

Он перебил меня хриплым сдавленным голосом:

— Знаю. Робби мне говорил.

Как я ни жаждал узнать, кто такой Робби (квартирант? женщина?), все же решил на этом не заостряться.

— Ну, — сказал, — как дела? Держишь хвост пистолетом?

Он не ответил. Я послушал дыхание на другом конце трубки и добавил:

— Может, повидаемся? Придешь к нам на ужин?

Еще одна долгая пауза. Наконец он сказал:

— Не могу.

Я не собирался уступать без борьбы. Он был моим другом. Я иначе не мог. Мы жили в общине, где люди небезразличны друг другу и где потеря каждого члена — это потеря для всех. Я попробовал перевести его ответ в шутку:

— Почему нет? Далеко добираться? Поджарим мясца на гриле, разопьем бутылочку Cotes du Rhone…

— Дел по горло, — сказал он. И потом добавил нечто совсем уж загадочное: — Природа. Она берет своё.

— Что ты плетешь?

— Не справляюсь, — сказал он еле слышно, после чего дыхание его смолкло и связь прервалась. Его тело обнаружили через неделю. Пол и Пегги Бартлетт, жившие по соседству, заметили, что запах, идущий из дома Джерарда, с каждым днем усиливается, и когда он им не открыл, сообщили в пожарную часть. Говорят, когда пожарные взломали дверь, из проема хлынуло целое море крыс, разбежавшихся во всех направлениях. Внутри пол был усеян липким крысиным пометом и все — от мебели до гипсокартонных стен и дубовых балок под потолком гостиной — было изгрызено и стесано до неузнаваемости. Помимо крыс, которым он позволял гулять на свободе, еще несколько сотен содержались в клетках: большинство из них были совсем отощавшие, не обошлось без каннибализма и откусанных конечностей. По подсчетам представительницы АПЖОЖ (Ассоциации по предотвращению жестокого обращения с животными), в доме в общей сложности обитало более тысячи трехсот крыс, из которых большую часть пришлось усыпить в ближайшей ветеринарной клинике, ибо в таком состоянии выхаживать их не взялись бы ни в одном питомнике.

Что касается Джерарда, то он, по-видимому, скончался от пневмонии, хотя не исключали и хантавирус[52] — известие, изрядно напугавшее членов общины, ибо многих грызунов так и не смогли изловить. Всем нам, конечно, было тяжело из-за случившегося, но тяжелее всех — мне. Останься я дома этой зимой, прояви настойчивость, когда уловил характерный запах гниения, стоя под его окнами, он, скорее всего, был бы сегодня жив. Но потом я неизбежно возвращался к мысли о том, что все мы, должно быть, просмотрели в нем какую-то серьезную червоточину: ведь он, прости господи, выбрал себе в питомцы змею, и потом это низшее животное мистическим образом трансформировалось в полчища тварей, которых иначе как вредителями, паразитами и врагами человечества не назовешь, — их надлежит изводить, а не пестовать. Просто непостижимо, как он не погнушался и одну-то крысу к себе подпустить, ласкать ее, спать с ней, дышать одним воздухом?

Две первые ночи я практически не сомкнул глаз, снова и снова проигрывая в голове ужасные сцены. Как он мог до этого дойти? Как такое вообще возможно?

Прощание было кратким, гроб закрыт (все понимали почему — даже люди, не отличавшиеся богатой фантазией, без труда представили его последние минуты). После похорон я был особенно ласков с женой. По дороге с кладбища мы и еще несколько человек заехали перекусить, а дома я обнял ее и долго не отпускал. И несмотря на усталость, не поленился вывести собак на лужайку, побросать им мяч, насладиться видом их шерсти, играющей на солнце, пока