человек вспоминает безвозвратно ушедшую юность, какой бы она ни была – плохой или хорошей.

Выходя на улицу мимо гигантских каменных изваяний фараонов, я заметил, что совсем рядом с великим храмом вырос новый – мощный и такой странный по форме, какого я никогда прежде не видел. Вокруг него не было стен, и, войдя в храм, я увидел, что колонны окружают открытый двор, где на алтарь возложены колосья, цветы и фрукты. На большой стоячей фреске круглый Атон простирал бесчисленные лучи над приносящим жертвы фараоном, каждый луч заканчивался благословляющей рукой, и в каждой руке был изображен символ жизни. Жрецы, в белых одеждах, с невыбритыми волосами, были по большей части юношами, их лица пылали восторгом, когда они пели священный гимн, слова которого я уже однажды слышал в далеком сирийском городе Иерусалиме. Но больше жрецов и фресок на меня подействовали сорок громадных колонн, на каждой из которых была высечена неестественно склоненная и взирающая на посетителя фигура молодого фараона со скрещенными на груди руками, держащими жезл и бич.

Фигуры на колоннах изображали фараона – я узнал его пугающе-страстное лицо и хилое широкобедрое тело с тощими руками и ногами. Меня изумила смелость мастера, создавшего эти фигуры, ибо если мой друг Тутмес когда-то тосковал о правдивом искусстве, то тут оно представало в страшной, почти беспощадной правдивости. Все недостатки фигуры фараона: его разбухшие бедра, тонкие щиколотки, тощую нервную шею – художник безжалостно подчеркнул, точно они имели какое-то тайное божественное значение. Но страшнее всего было лицо – непомерно длинное, с разбегающимися бровями и выступающими скулами, со странной насмешливо-мечтательной улыбкой толстых губ. Тогда как у храма Амона сидели огромные каменные фараоны – величественные и богоподобные, здесь с сорока колонн, окружающих алтарь Атона, на посетителя глядел разбухший жалкий человек, но он видел дальше всех остальных людей, и весь его окаменевший облик выражал напряженную страсть, восторженную усмешку.

Когда я увидел эти каменные колонны, все во мне содрогнулось, ибо Аменхотеп IV впервые предстал мне таким, каким он, может быть, сам себя видел. Ведь я встретил его больным, слабым, терзаемым святым недугом и в своей преждевременной мудрости хладнокровно разглядывал его глазами исследователя и врачевателя, принимая его слова за бред больного. Теперь я увидел его таким, каким, может быть, ненавидя и любя его одновременно, увидел его художник, равного которому по дерзости Египет еще никогда не знал, ибо, если бы кто-нибудь раньше отважился изобразить фараона таким, его бы уничтожили и повесили на стену вниз головой.

В этом храме народу тоже было немного. В некоторых мужчинах и женщинах я по одеяниям из царского льна, тяжелым воротникам и золотым украшениям узнал придворных. Простой народ слушал пение жрецов с явным недоумением – жрецы пели новые гимны, смысл которых трудно было понять. Слова этих гимнов отличались от старых, исполняющихся уже около двух тысяч лет со времен создания пирамид, ухо благочестивого человека привыкло к ним с детства, он узнавал их и понимал сердцем, если даже не задумывался над смыслом слов, который, может быть, и вообще уже был утрачен в результате бесчисленных ошибок и изменений, допущенных исполнителями и писцами на протяжении многих поколений.

Когда гимн кончился, очень старый человек в одежде землепашца почтительно подошел к жрецам, чтобы купить за сходную цену какой-нибудь оберегающий от несчастий амулет или кусочек папируса с магическими письменами. Жрецы сказали ему, что здесь такие предметы не продаются, ибо Атон не нуждается ни в амулетах, ни в письменах, а приближается к каждому верящему в него человеку, не требуя ни жертвоприношений, ни даров. Услышав это, старик очень рассердился и ушел, бормоча проклятия дурацким обманщикам, а потом я увидел, как он входит в старые знакомые ворота храма Амона.

Какая-то торговка рыбой подошла к жрецам и спросила, доброжелательно глядя им в глаза:

– Неужели никто не приносит в жертву Атону овец или быков, чтобы вам немного подкрепиться мясом, очень уж вы, бедняжки, исхудали. Если ваш бог такой сильный и могучий, как говорят, – будто даже могущественнее Амона, хотя я в это и не верю, – то его жрецы должны бы толстеть и лосниться от жира. Я простая женщина и многого не понимаю, но я от всего сердца желаю вам есть побольше мяса и жира.

Жрецы посмеивались и перешептывались, как озорники-мальчишки, пока старший из них не сделался серьезен и не сказал женщине:

– Атон не нуждается в кровавых жертвах, и не надо в его храме поминать Амона, ибо Амон – ложный бог, его трон скоро упадет, и храм рухнет.

Женщина пошла прочь, сплюнула по дороге, сделала священный жест в честь Амона и торопливо произнесла:

– Это ты сказал, а не я, пусть кара падет на твою голову.

Она быстро ушла, за ней, испуганно оглядываясь на жрецов, последовали другие. Но жрецы громко смеялись и кричали им вдогонку:

– Идите, идите, маловеры, только Амон все равно ложный бог! Амон – ложный бог, и власть его падет, как трава под серпом.

Тогда кто-то из уходящих поднял с земли и швырнул в жрецов камень, который угодил одному из них в лицо. Потекла кровь. Он закрыл лицо руками и жалобно вскрикнул. Жрецы стали громко призывать стражу, но бросивший камень уже убежал и смешался с другими посетителями храма Амона.

Все это дало мне пищу для размышлений, и я подошел к жрецам со словами:

– Я египтянин, но долго прожил в Сирии и не знаю нового бога, которого вы называете Атоном. Не согласитесь ли вы объяснить мне, кто он такой, чего требует и как ему следует служить?

Они заколебались, думая, что в словах моих кроется насмешка, но наконец сказали:

– Атон – единственный бог. Он создал землю и реки, людей, животных и все, что живет и движется на земле. Он был всегда, в его прежнем воплощении люди поклонялись ему под именем Ра, а в наше время он явился своему сыну – фараону, который, подобно Атону, живет только правдой. Теперь он единственный бог, а все другие боги – ложные. Он не покинет никого, кто предастся ему, перед ним равны богач и бедняк, каждое утро мы приветствуем его в образе солнечного диска, благословляющего землю своими лучами, не обходящими ни злых, ни добрых, протягивающими каждому символ жизни. Если ты уверуешь в него, ты станешь его слугой, ибо его суть – любовь, он вечен, непобедим, никого не покидает, так что без его воли ничто не может свершиться.

Я сказал им:

– Все это, наверное, правильно и красиво, но по его ли воле камень только что попал в