Бронетранспортер пошатнулся, когда в него со скоростью более трех тысяч двухсот футов в секунду врезались бронебойно-зажигательные пули с вольфрамовым сердечником, способные пробить почти полтора дюйма гомогенной брони на расстоянии пятисот пятидесяти ярдов. Легкая броня бронетранспортера была усилена внешними приспособлениями, которые специалисты по техническому обслуживанию шонгейри установили на каждую из машин Хары, и он весь день оборонялся от огня стрелкового оружия людей.

Но противостоять этому потоку разрушений у него не было ни единого шанса, и машина извергла дым и пламя.

Его спутник повернулся к источнику разрушения, и Элис Макомб встала в своей стрелковой яме. Она безрассудно подставила себя под удар, и ее трех с половиной фунтовая ракета RBR-M60 врезалась в БТР... как раз перед тем, как винтовочная очередь из шести пуль убила ее на месте.

Бучевски взмахнул пылающим дулом КПВ, направляя свой огонь вдоль фронта шонгейри, когда острие атаки пришельцев двинулось вперед, изливая свою ненависть, свою ярость, свою отчаянную потребность защитить детей позади себя, на своих врагов.

Он все еще стрелял, когда граната шонгейри заставила его пулемет замолчать навсегда.

XXXV

Он медленно просыпался, всплывая из глубин, как чей-то чужой призрак. Он проснулся в темноте, от боли и от бурлящей волны головокружения, замешательства и обрывков памяти.

Он моргнул - медленно, вслепую, пытаясь понять. Его ранили больше раз, чем ему хотелось бы думать, но такого никогда не было. Боль никогда не пробегала повсюду под его кожей, как будто она мчалась с силой его собственного сердцебиения. И все же, хотя он знал, что никогда в жизни не испытывал такой боли, она была любопытно... далекой. Часть ее, да, но отгороженная головокружением. Удерживаемой на расстоянии воображаемого полушага.

- Ты проснулся, мой Стивен.

Он понял, что это было утверждение, а не вопрос. Как будто голос, стоящий за этим, пытался заверить его в этом.

Он повернул голову, и это было так, как будто она принадлежала кому-то другому. Казалось, это заняло у него целую вечность, но наконец в поле его зрения попало лицо Мирчи Басараба.

Он снова моргнул, пытаясь сосредоточиться, но не смог. Он лежал где-то в пещере, глядя в горную ночь, и с его глазами было что-то не так. Все казалось странно не по фазе, и ночь продолжала вспыхивать, как будто она была оживлена тепловыми молниями.

- Мирча.

Он не узнал свой собственный голос. Он был слабым, нитевидным.

- Да, - согласился Басараб. - Это хороший признак, что ты снова проснулся. Знаю, ты можешь не верить в это в данный момент, но ты поправишься.

- Верю... твоему слову... в этом.

- Очень мудро с твоей стороны.

Бучевски не нужно было фокусировать взгляд, чтобы увидеть мимолетную улыбку Басараба, и он почувствовал, как его собственный рот дернулся в ответ. Но затем его пронзила новая, совершенно иная боль.

- Я... облажался, - он болезненно сглотнул, - прости... так жаль. Дети...

Его глаза обожгло, когда из-под век выкатилась слеза, и Басараб схватил его за правую руку. Румын поднял ее, прижал к своей груди, и его лицо приблизилось, когда он наклонился над Бучевски.

- Нет, мой Стивен, - медленно произнес он, отчетливо выговаривая каждое слово, как будто хотел убедиться, что Бучевски его понял. - Это не ты потерпел неудачу, это был я. Это моя вина, мой друг.

- Нет. - Бучевски слабо покачал головой. - Нет. Не смог бы... остановить это, даже если бы... ты был здесь.

- Ты думаешь, что нет? - Настала очередь Басараба покачать головой. - Ты думаешь неверно. Эти существа - эти шонгейри - никогда бы не тронули мой народ, если бы я помнил. Если бы я не держал себя в руках, решив занять оборонительную позицию, чтобы не провоцировать их, вместо того чтобы искать их. Вместо того, чтобы учить их ошибочности их путей, предупреждать их так, как даже они не могли не понять, чтобы они держались подальше от моих гор. Если бы я не прятался так долго, пытаясь быть тем, кем я не являюсь. Пытаясь забыть. Ты позоришь меня, мой Стивен. Ты, кто пал вместо меня, выполняя мой долг, расплачиваясь кровью за мой провал.

Бучевски нахмурился. Его бурлящий мозг пытался уловить какой-то смысл в словах Басараба, но он не мог. Что, вероятно, не должно было быть слишком удивительным, - решил он, - учитывая, как ужасно плохо он себя чувствовал.

- Сколько?.. - спросил он.

- Боюсь, лишь очень немногие, - тихо сказал Басараб. - Твой ганни Мейерс здесь, хотя он был ранен даже тяжелее, чем ты. Я не удивлен, что паразиты оставили вас обоих умирать. И Жасмин, и рядовой Лопес. Остальные... погибли до того, как мы с Таке смогли вернуться.

Желудок Бучевски сжался, когда Басараб подтвердил то, что он уже знал.

- А... жители деревни?

- Сержант Джонеску вывел, возможно, дюжину детей в безопасное место, - сказал Басараб. - Он и большинство его людей погибли, удерживая тропу, в то время как дети и их матери бежали. Другие деревни уже предложили им приют, приняли их к себе. Остальные...

Он пожал плечами, отводя взгляд, затем снова посмотрел на Бучевски.

- Их здесь нет, Стивен. По какой-то причине паразиты забрали их, и я не думаю, что кому-то из нас понравилась бы эта причина, если бы мы ее знали.

- Боже. - Бучевски снова закрыл глаза. - Прости. Моя вина, - сказал он еще раз.

- Не повторяй больше этой глупости, или ты разозлишь меня, - строго сказал Басараб. - И не оставляй надежды на них. На мой взгляд, вся эта атака была направлена на то, чтобы захватить пленных, а не просто уничтожить горстку деревень в отдаленных горах. Если бы все, чего они хотели, это убивать, тогда тела остальных тоже были бы здесь. И, захватив пленных, они наверняка доставят их обратно на свою главную базу в низинах. Это означает, что мы знаем, где их найти, и они - мои люди. Я поклялся защищать их и не позволю, чтобы мое слово оказалось ложным.

Мир Бучевски снова закружился, но все же он открыл глаза и недоверчиво посмотрел вверх. Его зрение прояснилось, хотя бы на мгновение, и когда он увидел лицо Мирчи Басараба, он почувствовал, как недоверие покидает его.

Конечно, это