эти австрийские антисемиты попытались скрыть злосчастный сундук, затолкав его под кровать, но он оказался на нескольку сантиметров выше, в шкаф он тоже отказался влезть, и в конце концов они сунули его в угол, тщательно задрапировав небольшой скатертью. Все это время Молхо стоял у дверей, высокомерно наблюдая, как немощные австрийцы сражаются с упрямым русским сундуком. Покончив с этим делом, они отвели гостя в отведенный ему номер, который оказался на том же этаже, в конце темного коридорного тупичка, и был во всем похож на комнату его спутницы, но куда темнее и с окнами, глядящими в другую сторону. Австрийцы разместили чемоданчик Молхо положенным образом, и по их восторженным благодарностям он понял, что жестоко просчитался в чаевых.8

«Но на этот раз мы хотя бы на одном этаже, — утешал себя Молхо, — не придется каждый раз подниматься к ней на лифте». Душа его все еще скорбела по выброшенным зря чаевым. Первым делом нужно разобраться в австрийской валюте, решил он, вываливая на стол австрийские деньги, которые теща приготовила ему в Израиле в отдельном конверте. Он разложил по столу бумажки и монеты и, переворачивая их то на одну, то на другую сторону, стал внимательно изучать рисунки и цвета, пытаясь посчитать, сколько же чаевых он все-таки дал. Еще примут меня, чего доброго, за гангстера, который прячет труп в этом своем сундуке! К его радости, оказалось, что чаевые были не так уж фантастически велики — в конце концов у него вышло каких-нибудь семь долларов. Удовлетворенный результатом, он неторопливо развесил в шкафу пиджаки и брюки, разложил по полкам рубашки, трусы и майки, а пустой чемодан сунул под кровать, чтобы окончательно почувствовать себя постоянным жильцом, а не бездомным скитальцем. Нового Завета на сей раз под подушкой не было, впрочем, и Ветхого тоже, только брошюра с описанием города и предлагаемых им развлечений, и, прихватив с собой туалетные принадлежности, он отправился исследовать ванную комнату, которая оказалась огромной, в стиле архитектурных излишеств прежних веков, с множеством ламп и зеркал, но, невзирая на эту старомодность, была готова побаловать посетителя вполне современными удобствами. Первым делом он смахнул в свою туалетную сумочку все лишние куски мыла и швейный набор, оставив на полке только флакон с голубой пеной для ванны. Внимательно осмотревшись, он обнаружил за раковиной кривые и ржавые трубы, свидетельствовавшие о почтенном возрасте гостиницы, но в целом заведение явно поддерживалось на должном уровне.

Он вернулся в комнату и широким театральным жестом распахнул тяжелую бархатную портьеру, но, увы, — за окном оказалась всего лишь скучная узкая улочка, по обе стороны которой тянулись такие же скучные серые дома, напомнившие ему корпуса больницы. Интересно, а страховку этой маленькой русской теща тоже забыла сделать? Он затянул портьеру и стал разглядывать инструкцию на случай пожара, висевшую на двери рядом с таблицей гостиничных расценок, астрономический уровень которых он только теперь сумел оценить по достоинству. Это его расстроило. Мало того что ему предстоит провести несколько ближайших дней рядом с этой толстой русской крольчихой, с которой можно разговаривать только на примитивном иврите, так у него к тому же практически не останется денег на задуманную остановку в Париже. Нужно было действовать как можно быстрее. Если через день-другой ему не удастся отправить эту женщину в Россию, придется перевести ее в гостиницу подешевле — пусть погуляет здесь немного в одиночестве и сама вернется потом в Израиль вместе со своим сундуком.

Он снял туфли и разделся, готовясь погрузиться в ванну. Главное достоинство хороших гостиниц — это изобилие горячей воды. Он еще со времен своего иерусалимского детства привык по пятницам, в канун праздника субботы, принимать теплую ванну. Его жена была так потрясена, узнав об этом, что чуть не расторгла их помолвку. «В ванной ты паришься в собственной грязи. Если хочешь быть чистым, нужно принимать душ, и то ежедневно!» Все последующие тридцать лет их супружеской жизни он оставался у нее на подозрении по части личной гигиены. Даже в свои последние дни она иногда поднималась на постели с обезумевшим, лихорадочно горящим взглядом, требуя ответа, принимал ли он сегодня душ. Путь к ее сердцу лежал через душевую — услышав, что он сходил в душ повторно, она награждала его ласковым взглядом. Только во время путешествий, в гостиницах, ему разрешалось, в порядке исключения, погрузиться в ванну.

Он открыл оба крана, чтобы отрегулировать воду до нужной температуры, но тут же вспомнил о намеченном звонке в Еврейское агентство. В конце концов, меня послали в Вену не ванны принимать, а поскорей отправить эту крольчиху на ее родину, подумал он, завернул краны, побрел, как был, в трусах, к телефону и набрал указанный ему еще в Израиле номер некоего господина Шимони. Ему ответила секретарша, судя по голосу — молодая особа, тоже, как и он, сефардского происхождения. «Как изменились времена! — усмехнулся Молхо. — Двадцать лет назад секретаршами за границу посылали отчаявшихся старых дев из кибуцев Рабочего движения, а теперь власть переменилась и вот, пожалуйста, — щебечет тебе в ответ какая-нибудь молоденькая родственница какого-нибудь высокопоставленного чиновника из министерства внутренних дел». Он представился и объяснил, что сопровождает госпожу Нину Занд, упомянул посланные им письма и полученные ответы и напомнил об обещании господина Шимони принять его и госпожу Занд завтра, в канцелярии агентства, чтобы оказать им необходимую помощь и выдать недостающие документы. «Боюсь, что ваша встреча не сможет состояться, — сказала секретарша. — Он заболел. Он уже несколько дней не приходит на работу». — «Он болен? — Молхо не принял в расчет такую возможность. — Но ведь мы специально для этого приехали в Вену!» Впрочем, оказывается, не все пропало. Господин Шимони помнил о назначенной встрече. Он сам попросил ее утром по телефону, чтобы Молхо позвонил к нему домой. Он даже взял с собой папку госпожи Занд.

Молхо вздохнул с облегчением. Секретарша тут же дала ему адрес и номер телефона Шимони, но попросила позвонить к нему попозже, потому что после обеда ее босс обычно долго спит. «Видите, — сказал благодарный Молхо, — как напрасно ругают нас, бюрократов. Мы совсем не заслуживаем той дурной славы, которая тянется за нами. Уж я-то знаю, я ведь тоже некоторым образом бюрократ». — «Вы совершенно правы, — весело прощебетала в ответ секретарша. — Они нас недооценивают». — «А что это у вашего босса, чем он болен?» — вежливо поинтересовался Молхо. Секретарша не знала точно. «Просто настроение, наверно, — предположила она. — Ему тут скучно.