до посадки на самолет, я буду выглядеть полным идиотом», — с раздражением подумал он. Громкоговоритель между тем объявил, что посадка заканчивается. Он повернул обратно к стойке и увидел, что стюардессы уже выходят через ворота к автобусу. «Какое-то безумие! — лихорадочно подумал он, услышав, как по громкоговорителю называют их имена. — Маленькая крольчиха сбежала от укротителя!» И в эту минуту она выскочила наконец из туалета — заново накрашенная, со сверкающими глазами, тяжело топая на низких каблуках. Он сурово погрозил ей пальцем и произнес: «Спешить!» И уже на бегу, совершенно безотчетно, в его мозгу вдруг промелькнула странная и непонятно откуда взявшаяся мысль — уж не рассчитывала ли теща, затевая их бессмысленную поездку, свести его таким образом с этой низенькой, пухлой молодой женщиной — то ли из жалости к нему, то ли из жалости к ней, то ли из жалости к ним обоим?6

В самолете он по-рыцарски предложил своей спутнице место у окна, понимая, что ей не часто доводилось летать и наверняка не так уж часто доведется в будущем, так почему бы ей не насладиться видом земли при взлете и посадке. Он объяснил ей, на пальцах и шепотом, назначение различных устройств на сиденье и сам пристегнул ее ремнем. Соседи поглядывали на них с удивлением. и он подумал, как бы объяснить им, что она ему не жена, не родственница и не любовница, а просто знакомая иммигрантка, которую он сопровождает за умеренную плату и возможность провести уик-энд в Париже. Может быть, это станет само собой понятно по ее беспомощному ивриту? Теперь он жалел, что не взял с собой какой-нибудь карманный ивритско-русский разговорник. Он старался говорить как можно более короткими фразами, отказываясь от наречий и прилагательных и ограничиваясь в основном существительными с добавлением самых необходимых глаголов. Его иврит ее забавлял, ее, видимо, веселило, что он говорит с ней, как с умственно отсталым ребенком, она даже хихикала порой, как тогда, летом, когда он неожиданно обнаружил ее в кровати тещи.

Едва самолет набрал высоту, она отвернулась от окна, видимо нисколько не впечатлившись взлетом, тут же попросила виски у появившейся в салоне стюардессы и, выпив поданную порцию, стала лениво поклевывать свой завтрак, на который он косился голодным взглядом, уже прикончив свой. Его жена в таких случаях обычно предлагала ему доесть свою еду, и Молхо бывал ей за это очень благодарен. Над Балканами они окончательно погрузились в глубокое молчание. Молхо надеялся, что она наконец уснет и ему не придется то и дело принужденно ей улыбаться, но она казалась весьма оживленной, и поэтому он включил верхний свет и приладил ей на голову пару наушников, настроив их на музыку, а она нашла в кармане сиденья какой-то американский журнал и погрузилась в него, не забыв, впрочем, окликнуть проходившую мимо стюардессу и жестом попросить еще одну порцию виски. Но эту порцию он предоставил оплатить ей самой, что она и сделала, вытащив из кармана маленький кошелек, набитый однодолларовыми бумажками. Не зная, как убить время, он достал «Анну Каренину», полистал первые страницы и показал ей заглавие на обложке. «Толстой, Толстой!» — печально вздохнула она, но по выражению ее лица видно было, что книгу эту она никогда не читала, и Молхо усмехнулся про себя: «Кажется, они забыли своего Толстого точно так же, как мы своего Менделе Мойхер-Сфорима», — и начал искать то место, где он остановился, в середине седьмой главы. Самолет уже спускался сквозь тучи, трясясь и дергаясь всем фюзеляжем, и Молхо, отложив книгу, еще раз проверил, на месте ли все документы. К его немалому раздражению оказалось, что теща, обещавшая обо всем позаботиться сама, забыла сделать ему медицинскую страховку. Теперь его грызло новое беспокойство. Зря он понадеялся на старуху.

7

В аэропорту в Вене их сундук появился первым в потоке багажа, уверенно и гордо плывя на черной движущейся ленте транспортера, как будто бы он так и ехал на ней из самого Тель-Авива, миновав самолетное брюхо. Молхо разрешил ему сделать полный оборот, потом схватился за позолоченную ручку и поставил сундук стоймя на тележку. На мгновение ему показалось, что сундук стал еще тяжелее. А может, это он сам слегка ослабел за время полета? Затем появился ее красный чемодан и вслед за ним — его синий. Он присоединил их к сундуку, и все они вместе вышли на площадь, усеянную опавшими листьями сырой и незнакомо теплой венской осени. Тут же выяснилось, что сундук создает сложности, — для него требовалось особое такси, с багажной решеткой на крыше, а в австрийской столице таких оказалось немного. Молодая русская, заново накрашенная, в тяжелом шерстяном платье, стояла, счастливая, как молодой щенок, возле своего сундука, издавая легкий запах алкоголя и восторженно сияя. Ее зеленый зонтик конечно же исчез по дороге, и это не только укрепило решение Молхо хранить ее документы у себя, но также вызвало у него острое желание конфисковать все ее прочие бумаги, а заодно и кошелек с деньгами. Было около четырех, и короткий австрийский вечер уже начинал бороться с подступающей темнотой. Молхо рассчитывал, что успеет еще позвонить до закрытия в канцелярию иммиграционного отдела Еврейского агентства, чтобы убедиться, что назначенная им назавтра встреча состоится. Он нетерпеливо смотрел на дорогу, выглядывая подходящее такси. Они с женой никогда не говорили об Австрии, интересно, а сюда она согласилась бы съездить? Или эта страна ее вообще не интересовала? Похоже, что она о ней вообще не думала. Не думала же она обо всем на свете.

Гостиница, заказанная тещей по рекомендации какой-то ее австрийской приятельницы из дома престарелых, оказалась в самом центре — большая, декадентски старомодная и очень дорогая, куда дороже, чем он рассчитывал. Сундук, который он, потея, втащил в вестибюль, вызвал немедленный протест человека за стойкой. «Что тут внутри?» — раздраженно добивался он у Молхо, который уже готов был счесть этот злобный интерес проявлением типичного австрийского антисемитизма, тем более что к этому времени его окружили несколько служителей с откровенно неприязненными лицами — им явно не терпелось поскорее удалить сундук из заполненного гостями вестибюля, как будто бы сам вид этого грубого деревянного вместилища унижал их аристократическую гостиницу. Кончилось тем, что сундук вместе с Молхо и его спутницей торопливо подняли в предназначенную ей комнату, которая оказалась куда менее шикарной, чем вестибюль, но все же достаточно просторной, с широкой двуспальной кроватью и окнами на бульвар. Сначала