Еще одна такая же, которой мы прежде не замечали, пересекла наш путь, едва не касаясь верхушек деревьев. Вдоль каждого из «лучей» величиной с высокую башню тянулись ряды казематов с орудийными портами. Летела она плашмя, но при этом словно шагала по воздуху. Казалось, поднятый ею ветер вот-вот сдует, унесет прочь окруживший нас лес. Мой пегий, заржав, шарахнулся в сторону, многие прочие дестрие попадали, не устояв на ногах под неожиданным натиском жуткого ветра.

Один удар сердца – и все было кончено. Вихрем кружившая над нашими головами листва осела на землю. Гуасахт что-то крикнул, Эрблон, взмахнув флагом, затрубил в гресль. Совладав с пегим, я направил его вдоль колонны, хватая за ноздри одного дестрие за другим и помогая товарищам привести перепуганных скакунов в повиновение.

Таким образом выручил я и Дарию, неожиданно для меня обнаружившуюся среди остальных. Снаряженная к бою, по-мальчишечьи стройная, с контусом, с тонкой саблей у луки седла, выглядела она просто красавицей. Глядя на нее, я невольно принялся представлять себе в схожем положении всех женщин, которых знал: Тею в образе театральной воительницы, прекрасной, внушительной, но, по сути, годящейся только для красоты; Теклу (ныне – частицу меня самого) в роли мстительной мималлоны, вооруженной отравленными клинками; Агию верхом на тонконогом гнедом скакуне, в выкованной по фигуре кирасе, с вплетенной в бешено вьющиеся по ветру волосы тетивой; Иоленту, королеву в цветочном убранстве, в латах, усеянных шипами, словно терновник, столь пышногрудую, пышнобедрую, что любой аллюр, кроме неспешного шага, покажется просто нелепым, сонно улыбающуюся во время каждой остановки, то и дело пытающуюся развалиться в седле полулежа; Доркас на спине поднявшейся дыбом наяды, сверкающей, будто струи фонтана в лучах восходящего солнца… ну а Валерия, всего вероятнее, сделалась бы той же Дарией, внезапно обернувшейся девицей из древнего рода.

Видя смятение в наших рядах, я полагал, что вновь собрать колонну воедино – задача из разряда невыполнимых, однако вскоре после того, как кружащий в вышине пентадактиль скрылся из виду, бакела сомкнула строй. Галопом промчались мы около лиги, а то и более (вероятно, затем, чтоб дестрие несколько успокоились, выпустив пар и позабыв об испуге), после чего остановились у небольшого ручья, где позволили скакунам утолить жажду – ровно настолько, чтоб смочить глотки, не утратив резвости. Оттащив пегого от воды, я выехал на прогалинку и поднял взгляд к небу. Вскоре ко мне рысцой подъехал Гуасахт.

– Еще одну высматриваешь? – с легкой насмешкой спросил он.

Я кивнул и признался, что подобных летательных аппаратов ни разу прежде не видел.

– И не увидел бы, если б не оказался у самого фронта. Дальше к югу они не суются: там им верная гибель.

– Но ведь солдатам вроде нас их не остановить.

Вмиг посерьезневший, Гуасахт сощурился так, что его крохотные глазки превратились в узкие щели на смуглом от солнца лице.

– Это точно. Зато хваткие ребята вроде нас не дают асцианам устраивать рейды по нашим тылам. Ни артиллерии, ни воздушным галерам такое не под силу.

Пегий встрепенулся, в нетерпении топнул оземь копытом.

– Я родом из той части столицы, о которой ты, вероятно, даже не слышал, – из Цитадели, – сказал я. – Там есть пушки, прикрывающие весь квартал целиком, но на моей памяти из них стреляли разве что символически.

Не сводя взгляда с неба, я представил себе рой пентадактилей, кружащихся над Нессом, и тысячи выстрелов, гремящих не только с барбакана и Башни Величия, но со всех башен разом, и помимо собственной воли задался вопросом: из каких же орудий пентадактили ответят на их огонь?

– Едем, – велел Гуасахт. – Знаю, небеса караулить – дело заманчивое, однако толку от этого никакого.

Устремившись за ним, я вернулся к ручью, где Эрблон строил бакелу в колонну.

– Они даже не стреляли по нам. Неужели в этих чудных флайерах пушек нет?

– Мы для них – рыбешка слишком уж мелкая, – пояснил Гуасахт, явно желавший, чтоб я вернулся в строй, но с прямым приказанием отчего-то не торопившийся.

Что до меня, мной овладел страх, точно призрак, вцепившийся в ноги, запустивший холодные щупальца в низ живота, коснувшийся самого сердца. Мне и хотелось бы замолчать, но слова рвались с языка неудержимо:

– Когда мы выйдем на поле боя…

(Кажется, «поле боя» я представлял себе чем-то вроде стриженого газона Кровавого Поля, где дрался с Агилом.)

Гуасахт расхохотался:

– Когда мы вступим в бой, наши пушкари будут рады взглянуть, как они за нами погонятся.

Не успел я сообразить, что он намерен делать, Гуасахт плашмя подхлестнул пегого клинком, и тот сорвался с места в легкий галоп.

Страх очень похож на одну из хворей, уродующих лицо гнойными язвами. Боясь показаться кому-либо на глаза куда сильней порождающей их заразы, занедуживший вскоре начинает чувствовать себя не просто опозоренным – оскверненным. Стоило пегому замедлить бег, я пришпорил его каблуками и присоединился к общему строю в самом хвосте колонны.

Совсем недавно едва не заменивший Эрблона, я был разжалован – не Гуасахтом, самим собой – и занял самую низкую должность. Однако когда я помог навести порядок в рассеянном пентадактилями строю, то, чего я опасался, уже миновало, так что вся драма моего возвышения разыгралась уже после ее унизительного финала. Представьте себе, что юношу, праздно гуляющего в городском саду, на глазах зрителя режут, а после зрители видят, как он, ни о чем не подозревая, сводит знакомство со сластолюбивой супругой убийцы и, наконец, утвердившись в мысли, будто ее муж отлучился куда-то в другую часть города, сжимает ее в объятиях, но она вскрикивает от боли, причиненной рукоятью кинжала, торчащего из его груди!

Когда колонна вновь снялась с места, Дария покинула строй, дождалась меня и поехала рядом.

– Боишься, – сказала она.

То был не вопрос – утверждение, не укоризна, но нечто сродни паролю наподобие нелепых фраз, коим я был научен у Водала на пиру.

– Да. А ты собираешься напомнить о моей похвальбе там, в лесу. Могу сказать лишь одно: в тот момент я не знал и не думал, что она окажется похвальбой. Некогда один весьма мудрый человек, мой наставник, пытался втолковать мне, что клиент, свыкшийся с пыткой, выучившийся не думать о ней, пусть даже вопя и корчась от боли, подвергнутый другой, новой пытке, вполне может сломаться легко, точно малый ребенок. Я научился объяснять все это, будучи спрошен им, однако не применял этих знаний к собственной жизни вплоть до сего дня, а напрасно. Но если я здесь клиент, кто же тогда палач?

– Все мы сейчас боимся – кто сильней, кто не слишком, – отвечала Дария. – Потому-то – да, я заметила – Гуасахт и отослал тебя прочь. Чтоб, на тебя глядя, самому хуже прежнего не испугаться: поддавшись страху, он не сможет вести нас в бой. Когда придет время, ты сделаешь все, что нужно, а больше ни от кого и не требуется.