стихло, стали звучать редкие винтовочные выстрелы. Окруженцы не раз встречались с немцами и знали, что сейчас там добивали раненых. Все бойцы, что вызвались остановить преследователей, погибли, но дали своим уйти. У передовой окруженцы встретились с другой группой, ею командовал командир дивизии, и, совместно прорвав оборону, ударив с тыла, большая часть смогла вырваться к нашим. Катя всё это рассказала в особом отделе, даже был предоставлен фотоаппарат с плёнкой, отснятой тем унтером, и его показания. Катю посадили на поезд до Москвы. Тут мы и встретились. Страшная история… Четыре котлована… доверху… Извините, я сейчас просто не могу говорить, поэтому вернёмся немного позже к письмам слушателей, а сейчас я вам спою, настроение подходящее. Когда я рассказывал о том, как с семьёй уходил по дорогам смерти к Москве, то там множество эпизодов было, хоть мемуары пиши. И была вот такая встреча. На обочине у околицы деревни сидел красноармеец с новеньким орденом Красной Звезды на груди, но пустым рукавом гимнастёрки. В боях за нашу страну он потерял руку. Свесив голову, боец плакал, а самому явно за сорок. Лишь бутылка водки в руке была, к которой он так и не притронулся. Пока дед от колодца носил воду, чтобы напоить лошадей, я подошёл, не мог не подойти. Он и рассказал свою историю, излил душу, и почти сразу она сложилась в песню. Ушёл с началом войны на фронт и вот только что вернулся из госпиталя, всего полчаса из деревни. А история вот она, в песне.

Тронув струны гитары, настраиваясь на песню, я запел:

Я полмира почти через злые бои

Прошагал и прополз с батальоном,

А обратно меня за заслуги мои

Санитарным везли эшелоном.

Привезли на родимый порог,

На «полуторке» к самому дому.

Я стоял – и немел, а над крышей дымок

Поднимался не так – по-другому.

Окна словно боялись в глаза мне взглянуть.

И хозяйка не рада герою —

Не припала в слезах на могучую грудь,

А руками всплеснула – и в хату.

И залаяли псы на цепях.

Я шагнул в полутемные сени,

За чужое за что-то запнулся в сенях,

Дверь рванул – подкосились колени.

Там сидел за столом ты на месте моём,

Неприветливый новый хозяин.

<…>

Мы ходили под богом, под богом войны,

Артиллерия нас накрывала,

Но смертельная рана нашла со спины

И изменою в сердце застряла.

Я себя в пояснице согнул,

Силу воли позвал на подмогу:

– Извините, товарищи, что завернул

По ошибке к чужому порогу.

<…>

Зашатался некрашеный пол,

Я не хлопнул дверьми, как хотелось,

Только окна раскрылись, когда я ушёл,

И взглянули мне вслед виновато…[3]

– Я понимаю, песня не сказать, что хорошая. Но жизненная. Я ведь, что вижу, то и пою. И раз выдалась мне такая минутка, хотелось бы обратиться к нашим военным медикам, к врачам, а особенно хирургам. Возможно, в этой беде помогут те, кто стоит над ними и командует. Тот боец, который пришёл в свой дом, и оказалось, что он чужой, описал, как лишился руки, пока мы с ним на телеге уезжали в наши тылы. Получил ранение, через некоторое время медсанбат, на операционный стол, и там хирург, несмотря на то, что ранение было не таким уж и серьёзным, операционная сестра на это указала, мотивируя тем, что он просто устал, отпилил ему руку и отправил в палату. Этот случай да, жестокий, но только в том госпитале, где лежал этот раненый боец, подобных сотни.

Услышьте меня, прекратите эту бессмысленную бесчеловечную ампутацию, можно спасти конечность, спасите, иначе уже через пару лет наши города заполнят толпы военных инвалидов. Как вы им в глаза смотреть будете? Может, те, кто может раздавать приказы, пусть отдаст такой приказ, чтобы запретить это дело и спасать конечности во что бы то ни стало. По этой теме у меня тоже есть песня, даже не песня, скорее зарисовка, крик души, но она есть, и я её исполню.

Сейчас песни Высоцкого были в самую тему, вот я их и вспоминал. Жёстко ударив по струнам, я заиграл и запел:

Жил я с матерью и батей

На Арбате, – век бы так.

А теперь я в медсанбате

На кровати, весь в бинтах.

Что нам слава, что нам Клава —

Медсестра и белый свет!

Помер тот сосед, что справа,

Тот, что слева – ещё нет.

И однажды, – как в угаре, —

Тот сосед, что слева, мне

Вдруг сказал: – Послушай, парень,

У тебя ноги-то нет.

<…>

Ну а тот, который слева,

Всё смеялся, всё шутил.

Даже ночью он всё бредил —

Всё про ногу говорил,

Издевался: мол, не встанешь!

Не увидишь, мол, жены!

Поглядел бы ты, товарищ,

На себя со стороны.

<…>

Умолял сестричку Клаву

Показать, какой я стал.

Был бы жив сосед, что справа, —

Он бы правду мне сказал…

Выждав секунды три, после того как песня смолкла, я продолжил. Минутная стрелка на моих наручных часах продолжала свой бег, и не хотелось бы терять такое драгоценное время. Если я хотел провести запоминающуюся передачу, как это было в первый раз, в чём признался главный редактор перед эфиром, то стоит поторопиться. Оказалось, бум действительно был такой, что эфир выстрелил как из пушки. Но при этом и патриотический подъём резко возрос. Он и так был на огромной высоте, а сейчас зашкаливал. Да много там чего было после того моего эфира, всего и не перечислишь. Например, я выдал информацию о военнопленных, то, что я озвучил, что наших взяли в плен в огромных количествах, вызвало шок у слушателей, об этом никто не знал. Но как оказалось, власть предержащие немного ошибались, это не вызвало панику, злее стали, да, пропало милосердие к противнику и перестали считать их братьями, это точно. В общем, вышло так, что мой тот эфир ещё больше сплотил народ, укрепил его. Видимо сейчас авторы идеи