Клубов, один из наиболее популярных и результативных летчиков в советской истребительной авиации, но только сейчас известие об этом достигло воюющих частей. Полк, где он был помощником командира по воздушно-стрелковой службе (16-й ГИАП, как стало известно), стали перевооружать на новую технику, и он по должности начал летать первым. Из-за отказа гидравлики Ла-7 скапотировал при посадке, убив любимого всеми человека…

Пропал из того же полка Покрышкин, переведенный неизвестно куда, пропал Алелюхин, пропал Сиротин. Дмитрий Глинка тоже было пропал, но вернулся в сентябре – выяснилось, что он просто покалечился и долго потом лечился. Но многие известные летчики исчезли совсем, и слухи про это ходили очень нехорошие.

В августе нескольких совсем уж знаменитых летчиков наградили, что было обнадеживающим знаком, но в армейских газетах продолжали печатать фотографии пропавших из частей Героев и рассказывать про них совершеннейшие сказки. «Неужели снова?» – спрашивали себя те, кого пополняющийся список таких имен начинал тревожить. Это было диким, но это было не в первый раз. Про Рычагова и Смушкевича было известно достаточно многим, а тогда, в сорок первом, большей дикости, чем расстрелять одного из лучших асов страны, просто представить было нельзя.

Сейчас было, конечно, полегче, чем в сорок первом, по крайней мере, в их части. Приказом Осипенко, командующего истребительной авиацией ПВО, каждому командиру давалась полная свобода в отношении выбора тактики боя и решения о том, вступать в него или нет. Более важным считалось сохранить подготовленных людей и технику, продемонстрировав активность в воздухе, чем влить в статистику какое-то большое число сбитых.

Утром предыдущего дня эскадрилья записала на свой счет три американских «митчелла» без единой потери, но днем в скоротечной схватке с английскими истребителями-бомбардировщиками потеряла пилота, да еще одного из лучших. После этого комэск стал осторожным, как болгарский нестинар, не приняв ни одного боя.

Единственным исключением стал все-таки сегодняшний день, когда он пятнадцать минут водил эскадрилью широкими кругами вокруг крупной группы тесно сомкнувшихся «мародеров», не зная, то ли рискнуть нарваться, то ли подождать, не караулит ли где сверху «черное звено», охотники за истребителями. Одного из «мародеров» подбила зенитка, и он отстал от своих, став легкой добычей «яков». Но остальных они проводили почти до линии фронта без единого захода. Не рискнули.

– Знаешь, что у меня сейчас главное в жизни? – спросил задумавшийся капитан.

Бывший спиногрыз посмотрел вопросительно – ну?

– Мне интересно. Я не знаю, не могу даже предположить, что будет с нами, что будет вообще. Мне еще никогда не было так интересно жить. Ты меня понимаешь?

Лейтенант подошел к командиру вплотную – выше его на полголовы, уже в плечах на ладонь. Говорить он ничего не стал. Ему было понятно вполне.

Узел 8.0

Ночь с 21 на 22 ноября 1944 года, 21:40–08:22

Ничем не примечательная вечерняя вахта на мостике ползущего по поверхности океана «Кронштадта» никогда бы не отложилась в чьей-либо памяти, если бы не случайность, оставшаяся совершенно не замеченной со стороны. Вахтенному штурману показалось, что заточка одного из карандашей могла быть и получше, и он обернулся от своего стола к столику вахтенного офицера связи с намерением попросить кусочек наждачной бумаги.

За полминуты до этого раздраженный от недосыпания и головной боли командир выругался в адрес мудаков, не могущих настроить свои паршивые ящики с битым стеклом на волну Главного морского штаба для получения очередных чрезвычайно ценных указаний. Не обратившего на это никакого внимания штурмана, не испытывающего в данный момент ничего, кроме усталости и одновременно удовольствия от выполняемой работы, вдруг как ударило – взгляд у склонившегося над таблицами частот старлея был направлен точно в спину Москаленко, и был он очень нехорошим. Связист улыбался, но эта улыбка не обещала ничего доброго, а в насмешливом выражении его лица вахтенный штурман с потрясением увидел превосходство, легкую брезгливость и знание того, что будет.

Как будто почувствовав чужой взгляд, офицер связи снова склонился над своими бумагами, мгновенно погасив на лице всю мимику. Алексей, сердце которого колотилось как сумасшедшее, почесал себе бедро и не очень ловко облокотился о стол, с которого на пол свалился длинный графитовый карандаш фабрики «Сакко и Ванцетти». От удара о линолеум палубы тонко заточенный грифель сломался у основания, и карандаш, подпрыгнув, покатился от стола.

Чертыхнувшись, Алексей со спокойным выражением лица полностью развернулся к связисту:

– Вадим, дай наждачку.

Так же спокойно старший лейтенант со скромной колодкой из двух ленточек сложил квадратик наждака вдвое и кинул из своего угла на стол штурману. Очистив карандаш и заточив его лопаточкой, тот так же кинул бумагу обратно. «Кронштадт» качало, и штурман промахнулся, не докинув тяжелый бумажный кубик на полметра. Ничего не сказав, связист нагнулся со своего места, подобрал наждак и снова наклонился над своими формами.

– Спасибо! – запоздало произнес штурман.

Но тот ничего не ответил, только головой мотнул: слышу, мол.

«Ай да связист! Ай да мышка наша серенькая!..» – подумал Алексей, сдерживая дыхание, чтобы продолжать казаться безмятежным и увлеченным любимой работой – расчетом скоростей линейного крейсера для вывода его в точку поворота у южного побережья Шпицбергена. Впервые незаметный светлоглазый старший лейтенант вызвал у него интерес, и, продолжая делать вид, что работает, то есть перекладывая линейку и транспортир с места на место и водя по кальке карандашом с сосредоточенным видом, Алексей попытался вспомнить, что вообще ему известно о связисте.

Выходило немного. Самое нормальное звание для его возраста; то есть точно возраст он, конечно, не знал, но на вид старлею было двадцать три – двадцать четыре года. На колодке – «Красная Звезда» и «За боевые заслуги», опять же «малый джентльменский набор». Говорил, что из Ленинграда, и, наверное, не врал. Вид образованный, и не дурак. В связи разбирается крепко, но впрямую за рацией не сидит, на то радисты есть, а работает больше с бумагами, выдает радистам частоты и сроки сеансов, смены частот внутриэскадренной связи; когда нет шифровальщика, шифрует и расшифровывает, что надо, и быстро.

Все время молчит. Нет, общается, когда дело, четко соблюдает субординацию. «Корректен» – вот самое подходящее слово, хотя и устаревшее. Но никогда не травит баек, не заливает, не пытается подшутить над кем-то. В шашки играет неплохо, но играть с ним неинтересно: сидит как дурак, не радуется ничему, не переживает.

Никто с ним вместе не служил, никто его нигде не встречал из их компании. В общем, «не наш»… Если поспрашивать пошире, может, кто-то чего-то знает… Но вот этого делать никак не следует. Про тебя он не думает, вот так