(вокальные, лицевые, жестикуляционные, постуральные и т. д.), составляющие репертуар существ, способных к экспрессивной коммуникации, открыто предназначены для передачи информации об окружающей среде (как она видится глазами продуцента), для предсказания поведения продуцента и для побуждения единомышленников или релевантной аудитории к соответствующим действиям путем, в частности, привлечения внимания к самим экспрессивным представлениям. Этот направленный на мир, интерсубъективный и открытый характер экспрессивных сигналов придает им некий социальный естественный смысл. Но социальная осмысленность и сверхзначимость экспрессивных сигналов не зарабатывается трудом индивидуальной проницательности или изобретательности. Ведь, как правило, животные-выразители не выражают намеренно свои душевные состояния, чтобы передать сообщения, а их наблюдатели не делают рациональных выводов о намерениях, стоящих за экспрессивным поведением. Таким образом, ни одна из половин уравнения экспрессивной коммуникации не является грицевской. Учитывая негрицевский характер экспрессивной коммуникации, она предъявляет гораздо более слабые требования к когнитивным способностям как производителей, так и потребителей, чем полноценная грицевская коммуникация.

Экспрессивный характер сигналов тревоги часто используется в качестве иллюстрации огромного расстояния между коммуникативным поведением животных и языком. Томаселло, например, видит "резкий контраст" между тем, что он называет "коммуникативными проявлениями" (к которым он относит и сигналы тревоги), с одной стороны, и "коммуникативными сигналами, которые выбираются и производятся отдельными организмами гибко и стратегически для достижения определенных социальных целей, различным образом адаптируясь к конкретным обстоятельствам" (2008: 14), с другой стороны. Он считает, что "отправной точкой для коммуникации с психологической точки зрения" должны быть сигналы, которые "интенциональны в том смысле, что индивид гибко контролирует их использование с целью влияния на других" (2008: 14, курсив добавлен). Только когда производители начинают пытаться "намеренно влиять на поведение или психологические состояния получателей", у нас "появляется отправная точка для коммуникации с психологической точки зрения".

Однако в рамках негрицевского подхода к ЭК, отстаиваемого здесь, экспрессивное поведение и тот вид коммуникации, который оно обеспечивает, образуют теоретически значимую категорию поведения, которая находится где-то между двумя конечными точками, описанными Томаселло, - то есть просто рефлексивно-реактивными аффективными проявлениями и полностью рефлексивно-творческими интенциональными высказываниями. (И, конечно, между ними могут быть дополнительные значительные "стыки"). Для начала, в соответствии с рекомендуемой "психологической точкой зрения", отправной точкой ЭК является поведение, которое показывает и влияет на психологические состояния производителей и получателей, соответственно. Более того, ЭК опирается на современные исследования, показывающие, что животные, принадлежащие к самым разным видам, могут подчинять свое экспрессивное поведение (включая тревогу, пищу, агрессию, ухаживание и другие призывы) добровольному контролю, демонстрируя способность подавлять, модулировать и даже намеренно производить поведение в инструментальных целях. Это говорит о том, что, хотя экспрессивное поведение в целом не является формой намеренно коммуникативного поведения, неправильно подводить его под модель чисто рефлекторных, врожденных фиксированных паттернов реакции или поведенческих рутин. В этой связи важно различать экспрессивные акты (или перформансы) и используемые экспрессивные средства. Например, в случае сигналов тревоги врожденно фиксированным и не заученным является репертуар сигналов, который представляет собой набор выразительных средств, имеющихся в распоряжении животного данного вида. Гораздо менее очевидно, что индивидуальные экспрессивные акты (или перформансы) производства призывов врожденно детерминированы во всех случаях.

В целом, такие экспрессивные сигналы, как ворчание при обхаживании, жесты выпрашивания пищи, тычки при кормлении и шлепки по земле, а также различные другие "движения намерения" и "средства привлечения внимания" образуют неизученный, общий репертуар выразительных средств. Собственно говоря, диахронически говоря, относительно стабильный (часто врожденный) характер экспрессивных средств способствует их потенциалу как носителей специфической информативной значимости - они представляют собой естественные аналоги общих (хотя и рудиментарных) словарей. Такие репертуары имеют по крайней мере одно преимущество перед намеренно созданными жестами, которые очень специфичны для контекста. Как отмечают Картмилл и Маэстрипьери (2012), последние слишком гибкие и требуют от реципиентов понять, чего пытается добиться жестикулирующий. Поскольку контекстно-специфические жесты не имеют фиксированной связи с целями жестикулирующего, а значит, не имеют стабильного значения, их эффективность как коммуникативных сигналов снижается.

До сих пор я утверждал, что, несмотря на то, что производство экспрессивных сигналов не имеет грицевских намерений, экспрессивная коммуникация предвосхищает языковую коммуникацию в силу (по крайней мере) следующих характеристик:

(i) Экспрессивные сигналы несут в себе сложный социальный смысл, несмотря на отсутствие композиционной структуры, благодаря тому, что они демонстрируют душевные состояния (как аффективные, так и когнитивные) сигнальщиков и их предстоящее поведение для значимых других, а также побуждают их действовать соответствующим образом.

(ii) Экспрессивные сигналы наследуют свою сложность от сложности психологических состояний, которые они выражают; они призваны показать интенциональные объекты этих состояний, а также их тип и степень, и вызвать соответствующие реакции. Таким образом, экспрессивные сигналы "психологически вовлечены"; несмотря на то, что они не предназначены для воздействия на душевные состояния аудитории, они отражают и влияют на текущие психологические состояния производителей и реципиентов.

(iii) Будучи естественным, а не преднамеренным образом разработанными для удовлетворения социально-биологических целей совместно проживающих групп животных, экспрессивные сигналы - как транспортные средства - обладают стабильным значением и специфической функцией, которые предваряют семантико-прагматическую стабильность языковых знаков. В некотором смысле они воплощают общие природные конвенции (см. далее).

(iv) Экспрессивные представления - в отличие от простого "информативного показа" - могут быть поставлены под значительный волевой контроль. В отличие от используемых ими сигнальных репертуаров, перформансы не являются полностью фиксированными и образуют сложные паттерны активных интерсубъективных взаимодействий.

Признание этих особенностей производства, усвоения и средств, задействованных в экспрессивной коммуникации, должно иметь последствия для нашего понимания вопроса о происхождении смысла, с которого мы начали. Проецируя прошлое, мы должны помнить, что наши нечеловеческие предшественники, будучи социальными, мыслящими и экспрессивными существами, уже были искусными - хотя и не грицевскими - коммуникаторами, с естественной тенденцией открыто делиться информацией о своем текущем состоянии и предстоящем поведении, а также о своем окружении с соответствующим образом реагирующими другими. Как производители, они уже обладали фиксированным репертуаром сигналов, легко узнаваемым аудиторией, с помощью которых они могли показывать другим, как обстоят дела с ними и как обстоят дела в мире (а также побуждать их реагировать определенным образом).

Если это так, то предполагаемая эволюционная головоломка Грайса, связанная с тем, что "выдача информации, казалось бы, prima facie противоречит индивидуальным интересам дающего информацию" (Hurford 2007: 331), в каком-то смысле уже была решена с появлением экспрессивной коммуникации. Это должно избавить теоретиков языковой эволюции от необходимости предлагать специфически эволюционные объяснения того, почему наши непосредственные предшественники должны были быть мотивированы делиться друг с другом информацией по различным вопросам. Это позволило бы им сосредоточиться на, возможно, более легко решаемой (хотя и по-прежнему чрезвычайно сложной) проблеме. Это проблема выявления дополнительных негритянских способностей,