Но его сердце отягощали еще множество других прегрешений, поэтому Валентайн признался священнику, что избил Кэт, бессовестно обманул Коулмана и Маркони, принял гонорар от Арчи Таннера за работу, которую и так собирался сделать — тогда это не казалось грехом, зато теперь — еще каким, — и ввалился в квартиру хорватов, намереваясь всадить пару пуль в Юрая Гавелку.

— Ты времени даром не терял, — констатировал священник.

Валентайн уперся взглядом в пол исповедальни.

— Это еще не все.

— Что еще?

— Я наступил человеку на руку.

Отец Том был чувствителен, и его резкий вдох прозвучал как выстрел пистолета небольшого калибра.

— Поясни, пожалуйста.

Валентайн пояснил, описав так красочно, как сумел, сцену у мотеля с участием Большого Тони.

— Ты наверняка и раньше причинял людям боль, — догадался священник, выслушав рассказ.

— Я переступил черту, — ответил Валентайн.

— Какую именно черту?

Он умолк. Невидимую черту между тем, что действительно хорошо, и тем, что действительно плохо. Но ведь он всегда знал, где она проходит. И он переступил через нее — широким шагом.

— Этот человек был безоружен, — наконец вымолвил Валентайн.

— Но он напал на твоего сына и его невесту.

— Я опустился до его уровня. А может, и ниже.

— Ты никогда такого не делал?

Валентайн уловил намек на скепсис в голосе отца Тома. Как будто грех, о котором он говорил, был чем-то обыденным, вроде ежедневного восхода солнца. Вот только Валентайн воспринимал его иначе. Он прожил жизнь настолько честно, насколько возможно, и никогда не причинял людям боль, если это не было оправдано.

— Нет.

— Тогда, я уверен, Бог на этот раз простит тебя, — подытожил священник.

Они стояли на крыльце, ветер немилосердно бил им в лицо. Собор Святой Марии находился в жилом квартале в стороне от Девятого шоссе в Суэйнтоне — церковь, построенная восемьдесят лет назад и окруженная многоквартирными домами с табличками на почтовых ящиках типа «Мерфи» или «О'Салливаны». Почти из каждой трубы поднимался черный дым. Через дорогу две ватаги ребятишек объединили усилия, чтобы слепить гигантского снеговика.

— Хочу поговорить с тобой о Дойле, — начал Валентайн.

— Стало быть, исповедь — только способ задобрить меня, — предположил отец Том с легкой улыбкой. — Мы с Дойлом часто беседовали, но в основном не о его работе.

— Но все-таки часто.

— Да.

— Можно я задам вопрос о конкретном разговоре?

Отец Том помрачнел. Когда-то он был красив: типично ирландский румянец, волнистые светлые волосы. Но с годами лицо его вытянулось, а линия волос отодвинулась от лба. Увидев на другой стороне улицы что-то, что ему не понравилось, он хлопнул в ладоши и крикнул. Нашкодившие дети бросились врассыпную.

— Извини, — сказал священник. — О каком разговоре между Дойлом и мной речь?

— О том, в котором Дойл вышел из себя. Потом он написал тебе записку с извинениями за это.

Отец Том задумался. Он вышел на улицу без пальто и, кажется, не чувствовал холода. Много раз в жизни Валентайн видел священников, разгуливавших зимой в легкой одежде, словно Господь за верную службу даровал им дополнительный слой кожи.

— Прогуляемся, — предложил отец Том.

Они обошли квартал. На перекрестке наткнулись на тех же озорников, которых отец Том шуганул несколько минут назад. Они бросались снежками в проезжающие машины. Священник выбежал на улицу и прогнал их, угрожая вдогонку позвонить их родителям. За ним было занятно наблюдать. Нарушители спокойствия отступили, пристыженно повесив головы.

— Веселишься, как я посмотрю, — сказал священник, вернувшись к Валентайну.

— Будь на свете больше таких, как ты, стало бы меньше таких, как я.

— Совесть — одно из мощнейших орудий Господа, — заметил отец Том. — Способность человечества ко греху практически неограниченна. Не будь совести, мы все озверели бы, согласен?

— Иногда мне кажется, что мы и впрямь озверели, — ответил Валентайн.

Они стояли у булочной, в ледяном воздухе витал аромат выпечки.

— Мой брат был добрым католиком, — священник понизил голос. — Верным своим близким и друзьям, покорным Создателю. Но и он сражался со своими демонами. Я никогда не видел его таким… напуганным.

— Что случилось?

Отец Том задумался.

— Однажды во время обеда Дойлу на мобильный позвонил какой-то человек. Сказал что-то, а мой брат спросил в ответ: «Что такое грех?» Потом ужасно разозлился. Когда он закончил разговор, я сказал ему: «Дойл, только не говори, что не знаешь, что такое грех». А он мне: «Это совсем другой грех, Том». Я сто раз думал о том разговоре, но так ничего и не понял. Может, ты разберешься.

Валентайн покачал головой. Всякий католик знает, что такое грех. Грехи бывают смертные, простительные, духовные, плотские и тяжкие. Но вот другой грех? Он понятия не имел о таком.

— Ему звонил мужчина или женщина?

— Мужчина.

— Дойл обращался к нему по имени?

Отец Том нахмурил лоб, припоминая.

— Боб? Нет, Барри. Нет, постой. Бенни. Точно, Бенни, — наконец определился он.

— Уверен?

— Абсолютно. Дойл несколько раз произнес это имя.

Единственный Бенни, о котором могла идти речь, это Бенни Розелли, бывший полицейский, тупой, как деревяшка, начальник охраны в казино «Дикий-дикий Запад». С чего это Дойлу вздумалось говорить о религии с Бенни?

Они вернулись к собору. У дверей стояла молодая пара, их лица горели от волнения. Отец Том представил их как жениха и невесту такого-то и такую-то. Они так сияли от счастья, что Валентайн не сдержал улыбки.

— Приятно было поболтать, Тони, — сказал священник. — Сообщи, если что-то узнаешь.

— Хорошо, — пообещал Валентайн.

— И вот еще что…

— Да, отец Том.

— Постарайся не влипнуть в неприятности.

Глаза священника сверкали так, как будто он понимал, что просит о невозможном.

— А если не получится, приходи ко мне, — закончил отец Том.

Глава 28

Бенни

Музыка в стиле кантри и ковбойская музыка никогда не доставляли Валентайну удовольствия. Когда же ему приходилось такое слушать, он считал это почти пыткой. То, что «Дикий-дикий Запад», единственное игорное заведение Атлантик-Сити, имевшее узкую музыкальную направленность, крутило такие тошнотворные песни и при этом умудрялось зарабатывать деньги, оставалось одним из самых больших чудес Нью-Джерси. Отвратительнее всего были наряды, в которые силком обряжали дилеров на блэкджеке и крупье. Белые ковбойские сапоги и узкие мини-юбки для женщин. Ковбойские шляпы и галстуки-шнурки для мужчин. В общем, бесконечный кошмар.

Он выслушал серенаду гнусавого баритона Дуайта Йоакамы, пока ехал в лифте на второй этаж, где находилась комната видеонаблюдения. Часы показывали четверть четвертого. Валентайн позвонил Бенни Розелли из машины и