Шрифт:
Закладка:
– Так я и знала, – ответила она. – Ты испугался.
Он закричал:
– Испугался!.. Испугался!.. Ни один человек не застрахован от того, чтобы испугаться! Ну тебя, с твоими проклятыми стеклянными шариками, пустыми, совершенно идиотскими шариками!
И, хлопнув дверью, ушел.
На следующее утро Давид позвонил на работу и сказал, что болен. «Собственно говоря, – подумал он, – я никогда не был так болен, как теперь, с таким же успехом я могу умереть, я готов к смерти, хотя по моему виду этого не скажешь». На всякий случай он принял аспирин и измерил температуру, оказавшуюся нормальной, затем снова лег в кровать и натянул одеяло на голову, но телефон не выключил.
Телефон зазвонил только вечером, но это была всего-навсего Ингер.
– Милый друг, ты болен? – спросила она. – Это горло? Нет? Как ты себя чувствуешь?
– Скверно, – сказал Давид. – Пожалуй, болезнь эта затяжная.
– Могу я прийти к тебе и приготовить чай или что-нибудь еще? Подумай, может, надо было бы вызвать врача, чтобы он осмотрел тебя?
– Нет-нет, со мной ничего, ровным счетом ничего страшного. Я только хочу спать и чтоб меня оставили в покое, абсолютном покое, понимаешь?
Прежде чем Давид успел исправить свою невежливость, Ингер спросила:
– Не позвонить ли мне Эммелине?
Этого он от Ингер не ожидал и на миг утратил дар речи.
– Ты слушаешь? – спросила она.
– Да! Мне хорошо, все хорошо, Ингер. Спасибо тебе. Ты, наверное, скажешь ей, что мне совсем худо?
Давид ждал, однако дверной колокольчик так и не зазвонил. Но задребезжал телефон, раздался голос Эммелины. Наконец-то!
– Давид? Ингер говорит, что ты болен. Она была очень приветлива.
– Приветлива? А почему ей не быть приветливой?
– Она меня не любит, – как бы мимоходом объяснила Эммелина. – Что с тобой?
– Я не знаю. Все плохо.
– Конечно плохо. Однако мне кажется, что тебе лучше встать. Я жду внизу на углу.
На какой-то миг его обуял гнев, но он только сказал:
– Ты понимаешь, что я очень слаб?
– Я знаю, – ответила Эммелина.
На улице весенние сумерки были почти теплыми.
Она сказала:
– Пойдем встретимся с Кнутом, он огорчен, что ты так редко показываешься.
– Ты с ним разговаривала?
– Нет! Но он огорчен.
Когда они вошли, Кнут поднялся из-за стола.
– Привет! Как приятно! – сказал он. – Фрёкен, две большие кружки пива и маленькую рюмку мадеры для дамы. На работе – полный порядок?
– Да так… Ну а ты? Тебе удалось продать что-нибудь за последнее время?
– Ну да, один «мерседес», а удалось, потому что я сказал, что, мол, наверняка один из ваших друзей ездит на машине той же марки, подержанной. По-настоящему мне следовало бы заплатить тебе процент от продажи! А что вы делаете сегодня вечером?
– Ничего особенного.
– Это хорошо, надо находить время, чтобы ничего не делать, это правильно, надо уметь отдыхать. Так, как это делает малютка Эммелина. Она просто существует и всегда такая, какая она есть, – не правда ли?
Он улыбнулся Эммелине, встал и бросил несколько монет в игральный автомат.
Они сидели довольно долго и переговаривались, когда им этого хотелось.
Давид с Эммелиной возвращались домой, пошел дождь.
– Собственно говоря, весенний дождь – это замечательно, – сказал Давид. – Да и краски лучше видны.
Давид не знал, что сильнее: его преданность Эммелине или его уважение к ней, – а где-то в нем жило и слабое чувство страха, которое испытываешь перед тем, что тебе чуждо, перед чем-то совсем иным, не поддающимся пониманию… И больше не удавалось сохранять в душе образ девушки со свечой; непостижимое каким-то образом удалялось все дальше и дальше.
Настало время, когда по телефону Эммелины стала отвечать прислуга:
– Нет, фрёкен нет дома; нет, она ничего не просила передать.
И так каждый день, в любое время суток – ее все не было и не было. Давид не позволял себе беспокоиться, у него и в мыслях не было, что с Эммелиной могло что-нибудь случиться. Он был лишь безгранично уязвлен тем, что она его бросила как раз тогда, когда он больше всего в ней нуждался.
И когда она наконец появилась, он закричал:
– Где ты пропадала? Ты мне не друг! Ты ведь знаешь… и так себя ведешь!
– Я была занята, – сказала она. – А теперь я здесь.
Пройдя мимо него в комнату, она села у стола.
Давид смотрел некоторое время на ее прекрасные волосы, тяжелые и мерцающие, а потом сказал:
– Я так ужасно устал, и ты это знаешь.
Эммелина сказала:
– Давид, мне некогда ждать, пока ты отдохнешь, уже поздно, и мне пора уходить.
– Твой голос звучит так строго, почему?..
– Ладно! Поспи немного, – сказала Эммелина, – я буду здесь, когда ты проснешься.
Он заснул; как поступил бы приличный человек, чтобы другие не испытывали угрызений совести? И тут же Давид впал в другой сон, в котором вел себя с болезненной четкостью и заставил всех вокруг бичевать себя за поступки, которым нет прощения.
Когда он проснулся, Эммелина была в его комнате. Вовсе уже не строгая, она нежным голосом спросила:
– Давид, ты считаешь, что поступаешь правильно? Подумай, неужели тебе ни капельки не любопытно?
Давид не слышал, он воскликнул:
– Эммелина! Ты знаешь, что я люблю тебя… – И быстро добавил: – Не говори, не говори, что тебе это известно!
Она наклонила голову, ее прекрасные волосы упали на лоб, так что он не видел ее лица, когда она ответила:
– Этого я не знала.
Потом, когда она ушла, он помнил лишь, что она обещала вернуться, но позже, гораздо позже, – так она сказала.
Давид проспал всю ночь без сновидений и проснулся в середине дня, зная: нет ничего, что было бы слишком поздно, абсолютно ничего. Потом мало-помалу он собрался, поехал автобусом на работу и встретил своего шефа.
– Хорошо, – сказал шеф, выслушав его, – я понимаю, желаю счастья – и дай как-нибудь о себе знать.
Все произошло совершенно просто. Давид подождал несколько дней, наслаждаясь в одиночестве вновь обретенной свободой. А потом поднялся этажом выше и позвонил в дверь Эммелины.
Отворила ему прислуга.
– Нет, – сказала она, – фрёкен уехала вместе со своими стеклянными шариками и со всем остальным. Я тоже скоро съеду отсюда. Прекрасная погода, верно?
– Разумеется, – ответил Давид. – И она не оставила никакого адреса?
– Нет, не оставила. По правде, я огорчена.
– Не огорчайтесь, – сказал Давид. – Она обещала вернуться.
Карин, мой друг
Перевод Л. Брауде
1
Однажды мы с мамой поехали в Швецию и жили у маминого брата и бабушки – маминой
