— Все некомсомольцы, — отрезал Виктор.

— Ты чего рот затыкаешь всем? — поднялся на ноги Арсентий. — А кто ж, по-твоему, комсомольцы? Назови.

— Павка Корчагин — комсомолец, — спокойно ответил Виктор и спросил: — Слыхал про такого?

— Слыха-а-ал… — удивленно протянул Арсентий, и круглое лицо его немного вытянулось. Чтобы не молчать, он добавил: — Даже в кино видел. Ловко шашкой рубал. Да и дорогу они строили вроде по такой же грязи, как и мы. — Но тут, будто что-то вспомнив, вдруг закричал: — Ты что меня дуришь! Его ведь нет. Вспомнил, как моя бабка рожала. Ты мне из живых назови.

— Из живых? Из живых — я. — Виктор распрямился во весь свой высокий рост. Он не поднялся, а именно распрямился, точно кто его подбросил с земли. Арсентий, ожидая какого-то подвоха, покосился на него, потом перевел свои немигающие глаза на ребят и, видя, что те серьезны, растерянно спросил:

— Ну, допустим… А еще кто?

— Для начала и двух хватит.

И тогда словно ударил гром. Ребята грохнули раскатистым смехом. Сашка Шуба повалился на спину и, подняв вверх ноги, сквозь хохот выкрикивал:

— А-р-р-се-н-тю-шка, сколько раз я слезно просил тебя не связываться с этим молотком. Он же тебя на всю жизнь может заикой сделать!

Но Арсентий уже вышел из своего неожиданного шока и тоже смеялся.

— Ты брось заливать! Тоже мне, комсомолец бородатый.

— У него душа комсомольская, — продолжал смеяться Сашка. — Это ты, Арсентий, забурел здесь в тайге.

— Оно и видно, — ответил Арсентий. — До тридцати годов в женихах ходит, девок портит.

— Пребывание в комсомоле, Арсюша, состояние не возрастное, а идеологическое.

— Хватит трепаться. Идемте обедать, — бросил Макаров, и все, продолжая хохотать, пошли через лужи, по непролазной грязи к голубым вагончикам.

15

Тяжело переживал Плотников предательство друзей. «Сбежали как последние дезертиры и трусы. Как мог это сделать Грач? Не мог он! Не мог! Однако сделал».

Вот уже много дней эти неотступные мысли мешали ему работать, есть, спать. Особенно худо было вечерами. Он подолгу лежал и ворочался с боку на бок в своей люльке и все думал и думал, почему они так сделали. И не находил ответа. В эти долгие вечера и бессонные ночи он чувствовал себя маленьким, одиноким, всеми брошенным. Ему хотелось забиться в уголок своей люльки, укрыться с головой одеялом и ждать, пока не затихнет острая боль.

Сегодня был трудный день. Дождь как зарядил с ночи, так, не передохнув, лил весь день, а сейчас втянулся опять в ночь и мог окончиться только к утру. А мог шпарить еще сутки, а то и двое и трое. Одним словом, Север — забытый богом и людьми край. Кто это говорил? Ах да, Стасик. Он боялся тайги, боялся Севера, он сын сальских степей, ему нужен простор. Выдумал он все, чтобы оправдать свое гнусное бегство. Ему еще тогда Грач говорил: не ной, на земле нет такого далекого места, какое не было бы откуда-то близко.

И опять Васины мысли вернулись к Мишке. Это же какое-то наваждение. «Ах, Грач, Грач, почему ты так сделал?»

Над крышей и за стенами вагончика, не переставая, шумел дождь. А здесь, на койке, под пушистым, из верблюжьей шерсти одеялом, тепло, покойно. Вагончик пуст.

Все сидят еще в столовой. Там тоже тепло, светло, пахнет щами, гуляшом и всеми теми прелестями кухни, которые можно оценить, только проработав весь день на холоде под открытым небом.

Но сегодня у газовиков нашлась и другая причина задержаться в столовке. С газопровода Бухара — Урал и Средняя Азия — Центр приехали еще две группы водолазов. Они будут участвовать в протягивании дюкеров через северные реки: Ивдель, Лозьву, Сосьву и сколько их еще там на пути к сибирским кладовым газа и нефти.

Весь отряд встречал ребят. Столы сдвинуты, появились блюда, какие повар подавал лишь в праздничные дни. Миронов и Суханов пытались остановить загул газовиков, но где там! В столовку пришел Олег Иванович. Его одного могли послушаться ребята, а он не стал запрещать.

— Разве можно остановить лавину в горах? — весело сверкнул очами и пошел от столика к столику.

Вася следил за лицом Лозневого. Оно словно закаменело, стало еще более серым и прозрачным, какое бывает у людей, только что вышедших из больницы. Борода и та изменилась, выглядела какой-то тощей и куцей, не то он постригся, не то распрямились на ней черные завитки, и только глаза большие, глубокие, спрашивающие. Так он и шел от стола к столу, превозмогая себя, пряча свою душевную усталость.

Плотников знал о семейных неприятностях Лозневого. О них рассказал Виктор еще там, в тайге. Тогда они много говорили об Олеге Ивановиче. Виктор так любил этого человека, что, видно, нечаянно рассказал, а потом спохватился и просил молчать. Ведь в отряде об этом пока не знали. Сам же Лозневой не подавал и виду. Сжал себя в кулак, сцепил зубы и работал.

Вася следил за Лозневым, пока тот не ушел в дальний угол столовки. Вагончик гудел, как растревоженный улей. Говорили все сразу, не слушая друг друга. Еще бы, встретились друзья, которые вместе протопали от чертова пекла Бухары до дымной Челябы и стольного града Москвы.

Взлетали над столами выкрики старых друзей и тут же гасли в общем гвалте возбужденных голосов.

Вася Плотников незаметно поднялся из-за стола и, одолеваемый своими трудными думами, пошел в спальный вагончик. Хотелось побыть одному и в который раз во всем разобраться, потому что, сколько бы ты ни слушал советов, все равно твою собственную жизнь решать только тебе. Он уже целый час лежит в люльке, а успокоения нет. Перебирает в памяти день за днем свою дружбу с Грачом и ничего в ней не находит такого, что бы могло объяснить бегство друга.

Мишка не был трусом. Он мог, не раздумывая, защитить друга или слабого. Вася не помнит, чтобы он когда-нибудь хныкал. Не ныл даже, когда они доживались до ручки и у них не было ни копейки денег. «Главное, — говорил он, — чтобы были добрые люди, у кого их можно занять. — И тут же шутливо-поучительно добавлял: — Взаймы, Вася, лучше брать у пессимистов. Они всегда готовы к тому, что ничего не получат обратно». Хорошо жилось с ним.

Но у Грача была еще одна жизнь, которую он глубоко прятал. Он как-то сказал Васе: «Больше всего боюсь быть «профессорским сынком». И это не было пижонством, как думали многие. Вася знал, что его «хождение» из интеллигенции в рабочие — не мальчишество. Это был