движение на затемнённом крыльце — это люди, которые вышли и встали перед церковью: человек, похожий на бочонок для пива, от питья которого у него покраснело лицо, сейчас обмякшее, как будто оно таяло в угрюмом зное; худой мужчина, руки которого беспрестанно карабкались друг на друга, словно лапы паука; молодая пышущая здоровьем блондинка. Из всех глаз, устремлённых на Лэмба и множившихся по мере того, как появлялось всё больше верующих, только её казались робкими. Лэмб чувствовал себя нелепо: его медлительная машина выдыхала дым на паству, а священник удалился в церковь. Лэмб поехал дальше.

Когда ему пришло в голову, что прихожане вероятно живут где-то поблизости, он мельком увидел деревню. Её огни, или, учитывая время суток, скорее отражения солнечного света на окнах, блестели сквозь деревья у подножия холма. Возможно, Лэмб мог бы остаться в деревне и научить местных жителей понимать его английский язык.

Из загонов на краю деревни на Лэмба смотрели рогатые головы. Их глаза были неподвижны, но челюсти двигались, что-то жуя. Почему глаза коров выглядели так, словно их обвели тушью? Лэмб опустил стекло, чтобы высунуться наружу, затем, слегка встревоженный, помчался в деревню. В глазницах коров кишели мухи.

Лэмб действительно видел огни. Вдоль всей узкой, чистой улицы стояли бледные светильники в форме шаров, они словно неподвижно висели в воздухе. Возможно, какая-то ошибка не позволила их погасить. Шары отражали не только солнечный свет, но и цветы, что толпились по краям лужаек и раскачивались на деревянных балконах. По улице разносились запахи.

Деревня казалась странно искусственной, похожей на сон или на павильон, построенный для туристов. Только когда Лэмб остановил машину и стал искать в разговорнике просьбу о помощи — «Helfen Sie mir, bitte», что в переводе с немецкого означало «Помогите мне, пожалуйста», и казалось чересчур мелодраматичным способом спрашивать дорогу, — он понял, что необычного в этом месте: улица выглядела пустынной. Все окна были ярко освещены, с балконов свисали только цветы. Ничто не двигалось, потому что даже лужайки были отягощены горячим неподвижным воздухом.

Внезапно наступившая тишина стала действовать Лэмбу на нервы. Свет цеплялся за деревню, словно его парализовала жара. Место казалось слишком идеальным, его чистота угнетала. Шуршание страниц разговорника было близким и нервирующим, к тому же бессмысленным: похоже, немецкие фразы Лэмбу не понадобятся. Он сунул книгу под приборную панель и поехал дальше.

Знак «Gasthaus» остановил его. Лэмб понял это слово, не обращаясь к книге. Он не мог позволить себе упустить возможность поесть и снять комнату. Впереди могли быть только горнолыжные курорты с заполненными отелями. Балконы делали гостиницу похожей на комод с приоткрытыми ящиками, здание казалось слишком привлекательным, чтобы проехать мимо.

Но внутри него никого не было. Жара создавала ощущение, что звон колокольчика на стойке поглощался туманом. Низкие потолочные балки не понравились Лэмбу; он чувствовал себя в клетке из тёмного дерева. Яркие огни делали их ещё более твёрдыми и тяжёлыми. Лэмб не мог заставить себя крикнуть: «Есть тут кто-нибудь?», даже если предположить, что здесь поймут его речь. Он поспешил обратно к машине.

Мимо проплывали дома. Ощущение нереальности усилилось; если бы Лэмб позволил себе расслабиться, то он мог бы вообразить, что плывёт по течению сквозь сон об образцовой деревне, выросшей до роста человека. И всё же он почти доехал до конца деревни. Дорога изогнулась, открывая взору дом, в окнах которого стояли большие, незажжённые свечи. По-видимому, это была свечная лавка, хотя никакой вывески не имелось. За этим домом на краю деревни располагалась маленькая церковь.

Что за церковь может принадлежать такой тихой деревне? Хотя любопытство Лэмба было не совсем приятным, он вышел из машины. На некоторых могилах, окружавших церковь, по Баварской традиции горели свечи в стеклянных сосудах. Лэмб поднялся по тропинке, неровной и изрытой, как плохая дорога, и толкнул дверь под остроконечной аркой. Там он остановился, застигнутый врасплох.

Когда-то, судя по луковичному шпилю, это была типичная Баварская церковь. То, что осталось от фресок, наводило на мысль, что здесь было чем любоваться — в одном месте безупречно чистое крыло с перьями, в другом — обрывки лица и нимб. Но на облупившихся стенах остались лишь фрагменты картин, а большая часть крыши отсутствовала. Скамьи опирались друг на друга; они казались слившимися из-за корки осыпавшейся штукатурки. Внутренняя дверь лежала на крыльце, расколотая на несколько частей.

Она выглядела более свежей, чем само здание. Что же выломало дверь наружу? Шальная, возможно, дремлющая бомба? На мгновение Лэмба охватил приступ смутной исторической вины. Систематическое осквернение не могло бы разрушить церковь более основательно и не сделало бы её менее похожей на церковь.

Послеполуденный свет просачивался сквозь закопчённые окна. Когда-то он, должно быть, освещал позолоченный алтарь. Теперь свет ощупывал чешуйки и раны отсыревшей штукатурки. Когда облака начали закрывать солнце, потрёпанный обесцвеченный участок стены, казалось, начал украдкой извиваться и ползти.

Там, где раньше стоял алтарь, теперь в каменном полу зияла неровная дыра. Если шуршание, доносившиеся до Лэмба, вызвали куски штукатурки, осыпавшейся в дыру от его шагов по полу, то по глубине звучания, дыра показалась ему довольно глубокой.

Лэмб не собирался это проверять. Пол вполне мог оказаться небезопасным, а в церкви царила сырость, потому что холод достиг Лэмба; он подавил дрожь в теле. Пахло плесенью — во всяком случае, чем-то растительным.

Лэмбу следовало бы двигаться дальше, чтобы до темноты успеть устроиться поудобнее. Или лучше вернуться на несколько миль назад, в отель с видом на озеро? Лэмб всё ещё нерешительно стоял на крыльце, когда услышал позади себя шаги.

На мгновение, когда он обернулся, сон наяву превратился в кошмар. Он узнал все лица, появившиеся на улице, но точно так же он понял, что не встречал ни одного из них. Затем все сошлись воедино. Лэмб видел, как эти люди выходили из предыдущей церкви. Вот почему деревня была пуста. Даже излишнее освещение улиц, казалось, получило объяснение: вы тоже могли бы оставить свет включённым, уходя из дома на несколько минут, чтобы показать, что скоро вернётесь. Конечно, это была чепуха, но абсурдность ситуации вызвала у Лэмба вздох облегчения. А может быть и в гостинице сейчас кто-нибудь появился? Торопясь мимо нервных огней к своей машине, Лэмб увидел худого человека с беспокойными руками, заходящего в свечную мастерскую. Возможно, изготовление свечей успокаивает эти руки.

Кем ещё мог быть тот бочкообразный мужчина, как не хозяином гостиницы? Да, он мог бы предоставить Лэмбу номер на ночь. Его спаниельские щёки поникли под светильниками; свет делал его лицо ярким,