Шрифт:
Закладка:
Прежде Сильвера не верил в вампиров, да и теперь сомневался, верит или нет, но одно знал точно: кто бы ни прятался в этой буре, они не были людьми. Он дотронулся до плеча Хуана Ромеро:
– Поднимись на колокольню и смени Леона. Продолжай звонить, пока я не пришлю наверх кого-нибудь другого.
Хуан кивнул и ушел. «Если кто-то услышит колокол, – рассуждал Сильвера, – возможно, он сумеет добраться до церкви и будет здесь в безопасности». Священник закрыл лицо руками и молился о том, чтобы ему хватило сил. Он должен был снова выйти отсюда, чтобы проверить десятки других домов вокруг церкви и помочь всем тем людям, кого сможет отыскать. Сильвера боялся, что их окажется не слишком много. Но на этот раз он не выйдет на улицу неподготовленным.
Сильвера прошел к алтарю и взял с него тяжелое бронзовое распятие, замерцавшее, отражая золотистое пламя свечи. Но оно оказалось таким холодным. Это был символ надежды, но Сильвера ощущал внутри только темную, тоскливую безнадежность. Он обхватил пальцами острые грани распятия, сознавая, сколько глаз наблюдает сейчас за ним. С помощью распятия он мог бы пробраться в продуктовый магазин за консервами и бутылками с питьевой водой. Витражный образ Иисуса, вздрагивая время от времени под жестокими порывами ветра, смотрел на него строгими серыми глазами. «Ты же все равно умираешь, – сказал сам себе Сильвера, – чего тебе бояться? Почему ты должен цепляться за жизнь, как старуха, выжимающая последние капли из кухонного полотенца? Твои дни сочтены. Потрать их с пользой».
Он крепче сжал распятие, расправил полотенце на лице и вышел в песчаный водоворот.
XIII
– Напоминает те снежные бури, что случались у нас дома, – тихо сказал Уэс, наблюдая за тем, как песок засыпает последний чистый участок лобового стекла.
Они сидели в темноте. Соланж прижалась к нему, положив голову ему на плечо, и, хотя было ужасно жарко, ни он, ни она не возражали. Почему-то от этой близости обоим было легче.
– День назад Винтер-Хилл мог выглядеть этюдом в золотисто-коричневых тонах, но ночью налетала буря, а утром ты выглядываешь в окно и видишь, что весь мир побелел до самого горизонта. Деревья, дома, поля… вообще все. Когда выпадал такой снег, люди в Винтер-Хилле катались на санях, кроме шуток. Я тебе не рассказывал, что умею ходить на лыжах?
– Нет, – прошептала Соланж.
– Как я сказал – на чем я умею ходить?
– На лыжах.
– Громче!
– На лыжах!
– Gesundheit![77] Так о чем я говорил? Ах да, о санях. Это потрясающий способ передвижения. Последний раз я ездил домой на Рождество, и оказалось, что все там теперь катаются на этих проклятых снегоходах. Прогресс, правильно? Ну так вот…
Он решил, что лучше будет заткнуться, потому что вдруг понял, что дышать стало чертовски трудно. Наконец ему удалось глотнуть немного воздуха. Впрочем, он просто хотел подбодрить Соланж, ведь стоило им немного помолчать, как она начинала плакать. А он не мог вспомнить ни одной из приблизительно тысячи шуток, с которыми выступал перед публикой в Эл-Эй, Лас-Вегасе и Сан-Франциско, – только отдельные бессмысленные фразы из комедийных номеров: «Большой и твердый, есть у Роя Роджерса. Что это такое? – Ствол»; «Что сказал похмельный ангел разгневанному святому Петру после визита на землю прошлым вечером? „Прости, Петр, но я оставил свою арфу в Сан-Франц-диско“»; «Однажды в Африке миссионер вышел прогуляться и столкнулся со львом. Он опустился на колени и принялся умолять о пощаде, а лев улегся рядом с ним. „Дорогой брат лев, – сказал миссионер, – это так чудесно – видеть, что ты разделил со мной христианскую молитву, хотя всего мгновение назад я опасался за свою жизнь…“ А лев прорычал в ответ: „Не мешай мне молиться перед едой!“»
«Молиться, – подумал Уэс. – Пожалуй, сейчас это не самая глупая идея. Что я должен сказать? „Бог, вытащи нас отсюда, к чертям собачьим? Бог, не бросай покамест старину Уэса и Соланж? Бог, Ты вообще на чьей стороне?“» Ответ на этот вопрос казался сейчас до боли очевидным. «Я прошел долгий путь, чтобы умереть теперь в этой долбаной песчаной буре, – размышлял Уэс. – От студенческих вечеринок до баров, „Комедийного магазина“ и шумного успеха, более или менее шумного, и все это теперь оказалось кучей дерьма в хозяйственной сумке. Никаких агентов, находящих работу, никаких бухгалтеров, выискивающих способ уклониться от налогов, никаких писем от поклонниц, переполняющих почтовый ящик. Никто не скажет, как хорош я был сегодня, как много денег теперь я заработаю и как стану королем „Камеди-Хилл“ на долгое, долгое время… никого, кроме меня и Соланж».
«Ну что ж, – подумал он, – этого достаточно».
Мысли беспорядочно прыгали в его голове. «Где мы, черт побери, находимся? Застряли на шоссе, возможно, прямо посреди дороги, где-то в Восточном Эл-Эй. Вероятно, не под защитой домов, так что „мерседес“ теперь похож на песчаную дюну в пустыне Сахара. А вокруг бродят вампиры. Джимми умирает. Кричит от боли в предсмертной агонии. Звонит колокол. Воют сирены „скорой помощи“, на широкой зеленой лужайке мелькают вспышки огней. Звонит колокол. Сумасшедшая старуха в кресле, хватает меня за руку, перепугав до усера. Ежевичный бренди. Подъезжает полицейская машина. Звонит колокол. Паркер-центр, у девушки в лифте съезжает крыша. Звонит… КОЛОКОЛ?»
Он открыл глаза, даже не заметив, что начал проваливаться в сон. «Что это за звук? Минуточку, минуточку. МИНУТОЧКУ! Где-то звонит колокол! Или это только мое воображение?» Ему снова почудилось это – тихий, далекий стон, в котором слышалось что-то музыкальное, совсем не похожее на пронзительный свист ветра. А потом звук исчез, словно его никогда и не было. Уэс мягко встряхнул Соланж.
– Что случилось? – с трудом произнесла она, хриплым голосом, прерывисто дыша.
– Прислушайся. Минуточку… вот он! Ты слышала? Это же звонит колокол?
Она покачала головой:
– Нет, это ветер.
Веки ее опустились, и она снова положила голову ему на плечо.
– Не засыпай! – настаивал он. – Проснись и слушай! Говорю тебе, где-то там звонит колокол!
– Колокол… какой колокол?
Уэс снова услышал его – отчетливый, низкий музыкальный звук среди грубой
