Шрифт:
Закладка:
— Обожрался, идол! — упрекнула его Галина Павловна.
— Заткни, Галка, плевательницу!
Галина Павловна догадалась, что плевательницей Марк обозвал ее рот, но сдержала свой гнев: в первые годы их совместной жизни она не один раз подчеркивала, что простые слова массовых людей ласкают ее слух, и всевозможные эпитеты Марка, отнесенные по ее адресу, принимала она якобы с полным удовлетворением.
— Ты, Марк, большой дурашка, а все же за круглое слово я тебя обожаю, — вздохнувши, удостоверила Галина Павловна прежнее утверждение.
Марк промолчал и, отступив от Галины Павловны на приличное расстояние, стал насвистывать.
— Не отходи от меня, Марк, — мне боязно.
Галина Павловна, приблизившись к Марку, взяла его под руку.
— Ослобони, Галка, у меня подъем для мотива, — запротестовал Марк.
Галина Павловна крепко вцепилась за рукав и не выпустила его.
— Марк, тебе нравится гражданка Сокова? — неожиданно спросила она.
— О-о-о! — обрадовался чему-то Марк. — Клавдия Гавриловна — баба статная. Впрочем — не баба, а в полной мере фабрика-кухня!
— Я, Марк, спрашиваю не шутя, — встревожилась Галина Павловна.
— Я, Галка, говорю не шутя: Клавдия Гавриловна — лицевой образец общественного питания. Жаль вот только, что она в прочных руках единоличника!
Галина Павловна обрадовалась, так как слова Марка относили Клавдию Гавриловну не к его единоличному причалу, а к общественному пристанищу.
— Марк, что бы ты стал делать, если бы я от тебя ушла? — поинтересовалась Галина Павловна.
— Вот тебе раз! — удивился Марк. — Да ничего!
— Так бы и ничего?
Марк, почувствовав тревогу в словах жены, сокрушенно вздохнул, но не нашел для нее утешения.
— Я, право, Галка, об этом не подумал. А, впрочем, ты попробуй, уйди…
Галина Павловна задумалась, однако она явно не желала воспользоваться советом мужа: она знала, что по своей хлопотливой натуре Марк едва бы когда-либо нашел время потосковать о ней.
Они прошли соковский мост и вышли на улицу, озаренную электрическим светом. Неприятная тревога жуткости сошла с лица Галины Павловны, и она слегка оттолкнулась от Марка.
— Марк! — строго проговорила она. — Шутки в сторону! Я замечаю у тебя постепенные отклонения.
— От следования по нормальному тракту? — спросил Марк.
— Не от нормального тракта, а от генеральной линии.
— Как так? — испугался Марк.
— Весьма просто. Ты иногда останавливаешься отдыхать на чужом перекрестке. Вот, смотри.
Галина Павловна почему-то начертила носком туфли римскую цифру десять и указала условное место скрещивания черточек.
— Понимаешь?
Марк недоуменно пожал плечами, хотя и уловил взором отрожек римской цифры, вышедший на влажном месте из-под туфли жены.
— Ты, Марк, чужую тропу хочешь подтянуть к генеральной линии, будто бы тропа есть бревно.
— Ты мало смыслишь в этом деле, — ответил Марк. — Ты, Галка, думаешь, что я хочу обвеять пылью с нормального тракта ту самую тропинку?
— Ты не напыляешь, а замазываешь щели.
— Ну, вот. Сейчас же ты мне медную пластинку на лоб пришурупила, — обиделся Марк.
— Надпись у тебя на лбу уже обозначилась: ты примиренец.
Марк напугался громкого слова и, отмахнувшись рукой, продолжал приостановленное шествие.
Галина Павловна, приняв молчание мужа за знак согласия, просветлела от улыбки и тихо побрела за поспешающим Марком.
На углу улицы, у поворота, Марк обождал неторопящуюся Галину Павловну.
— Ты понимаешь! — сказал Марк. — Прохор однороден со мною. Хорошо бы было иметь его в общем монолите. Но, к сожалению, он… монолит в осколке.
Марк Талый пошел неторопливо, размышляя о том, каким родом в дальнейшем корчевать корни капитализма ради общей людской монолитности…
5. ПРОМЕЖУТОЧНЫЙ ДОСУГ
Миновала осень — степенная сподвижница побуревших дней и молчаливая сокровенница обильных плодов, заготовляемых впрок.
В конце осени в канцеляриях шелестят бумаги и привычные люди щелкают костяшками, подводя итоги превзойденного года.
По мнению Прохора Матвеевича, в это время мужик завершил оборотный круг, шествуя в последний раз около грядки телеги, увозившей излишествующее наличие тучного урожая. Мужик задорно хлопнул рукавицами и, заложив их за пояс, потер шершавые пальцы о подол зипуна, дабы основательно ощупать плотность ситцевых тканей, потребных для домашнего обихода.
Прошла неприглядная слякоть, и Прохор Матвеевич, одержимый недугом легкого воспаления бронхиальных тканей, отхаркнул последний плевок, затвердевший от предстоящего мороза.
Воздух освежился, просох от стужи, и легкая испеплевшая ткань облекла вселенную в наряды отменной прелести.
— Прозвездило на погибель! — засвидетельствовал Прохор Матвеевич, возвратившись с обычной вечерней прогулки.
Он распахнул полы драпового пальто и, не раздевшись окончательно, прикоснулся кончиками пальцев к стенке голландской печки. Кафель оказался прогретым, и от теплоты у Прохора Матвеевича обнаружился чрезмерный напор избыточных чувств. Он ласково улыбнулся и прихлопнул подвернувшуюся Клавдию Гавриловну ладонью по добротному месту.
Клавдия Гавриловна застыла в онемении и, опустив ресницы, запылала наливными щеками, зардевшимися от стыдливости.
— Ложный стыд, Клашенька, бывает от незрелости, ты же у меня в нормальной поре.
Прохор Матвеевич осторожно охватил жену за плотную талию и, приводя в движение, усадил ее в мягкое кресло.
Клавдия Гавриловна просветлела в лице от необычного внимания мужа, не понимая, однако ж, в какое место его покойного сердца залетела искра, впервые пробудившая облегченный задор.
Сладкая истома охватила ее встревоженное сердце, и горячая кровь пробежала по жилам.
— Ты скажи мне, Проша, — мы постоянно утепляли жизнь, а вот полымем таким не пылали.
На этот раз перед напором жениных чувств оробел Прохор Матвеевич.
— Надо бы, Клашенька, обождать, — подумавши, произнес он.
И все же нормальный покой на сей раз не возвратился, и супружеская чета преждевременно обрела уготованное ложе, даже не выкушав потребное количество крепкого чая.
…Прохор Матвеевич открыл глаза и сладко позевал. Разводя локти в ширину, он не обнаружил присутствия Клавдии Гавриловны, поднявшейся в урочный час.
Он отличил ее шаги и отметил в них необычную легкость, что и польстило его размякшему сердцу. Что-то терпкое защекотало под боком, и Прохор Матвеевич привстал и обнаружил пряди щетины, выступившие из матраса: простыня была скомканной и спустилась к ногам. Прохор Матвеевич с большим усилием сдержал наплыв некой веселости нрава: в окна струился свет отличительной белизны, и надвигающийся день мог обнажить сокровенную тайну минувшей ночи.
— Клашенька! — воскликнул он. — Погляди, родная, в оконце. Какая погода залегла на улице?
— Первопуток, Проша, первопуток! — отозвалась Клавдия Гавриловна, и голос ее, не утеряв прежней теплоты, значительно попрозрачнел.
Она подала ему валеные сапоги, и он, свидетельствуя их прочность, постучал концами по подошве, пробуя толщину. Теми же пальцами он легонько ущипнул пухлую щеку жены и удалился к умывальнику…
…Зима, по мнению Прохора Матвеевича, предоставляет людям промежуточный досуг, расширенный продолжительностью текущих ночей. Зимний досуг, по
