— Что же ты, миленок, притих? — озабоченно произнес чей-то старческий голос из рядов.

— Пускай помолчит, может быть, от тишины что-либо образуется, — отозвался кто-то на старческий возглас.

— Вам, граждане, слово не дано! — заметил на посторонние возгласы председатель.

Он тоже скучал в одиночестве, так как остальные члены президиума вышли за пределы клубной декорации для раскурки табаку.

Председатель скуки ради позвонил в колокольчик, чем и привел в движение застывшего в онемении Марка.

— Что я сказал? — встрепенулся он.

— Ты сказал слово ласковое, — отметил тот же старческий голос из рядов.

Председатель снова обиделся за посторонний возглас, дотронувшись до колокольчика, все же не позвонил.

— Прока, я вижу, не будет: из восьмисот прибыло либо десять, либо двадцать человек. Распускайся, ребята, — подумавши, предложил председатель.

— Э-э-э! Я не согласен! — запротестовал старческий возглас, и шестидесятилетний мастеровой собственной натурой очутился близ сцены.

— Не задерживай, Митрич, обед остынет, — заметил кто-то.

— Обед — не факт, — обиделся старик. — Ты вот дай-ка мне малость вспыхнуть…

Немногочисленное людское наличие из-за любопытства потянулось к старику и, заключив его в тесный круг, ожидало предстоящей вспышки.

— Пыхти, Митрич, как мотор, добывай искру.

— Не искра нужна, а пламя, — продолжал старик. — Слышали вы, что на местах образовались прогалины?

Митрич престранно жестикулировал и в полной мере завладел вниманием людского наличия, помимо председателя.

— Кто против прогалин? — допытывался старик.

Люди молча подняли руки, без прямой постановки вопроса на голосование, не обращая внимания на продолжительный звонок председателя.

— В таком разе я с себя в полной мере слагаю ответственность, — обрадовался председатель, спустившись со сцены.

Воспользовавшись отсутствием председательского регулирования, Митрич взобрался на вышку и обе руки приподнял вверх.

— Слушайте, дьяволы!

Люди молчали и без того, дав таким родом возможность для продолжения старческой речи.

— Где тут загвоздка? — вопрошал Митрич.

— Раньше следом за тобою шел шпик, а ты на собрание шел, будто бы в храм. Зачем вам, дурням, свобода дана? — Митрич плюнул в сторону и, тряся подбородком, обводил взором людей, виновато потупившихся в пол… — Застыдились, дьяволы! — Митрич строго погрозил пальцем и шутливо притопнул ногой. — Кто тут главный — выходи!

Марк вышел вперед и по нечаянности обмолвился:

— Главный, по-видимому, я.

— Тогда не распускай нас в одиночку. Организатор ты или тряпка?

Марк потеребил взъерошенные волосы и поправил на рубашке пояс.

— Вот что, товарищи, — проговорил он. — Давайте на прогалинах утвердим упорочный буфер.

— Ага! — обрадовался Митрич. — Так бы давно надо действовать: на каждую отдушину есть затычка.

Люди засмеялись, а Митрич взял в руку жиденькую бороденку и, свернув ее, поднес ко рту, чтобы пожевать жесткую щетину.

— Не смейтесь, товарищи! — кричал Марк. — Старик вымолвил круглое слово для образности, а не для смеха…

Митрич подтвердил слова Марка киванием головы, что польстило последнему. С этого раза Марк завладел вниманием немногочисленных людей, торжественно приветствовавших друг друга…

…Из клуба люди вышли с возгласами одобрения и с пением стройных песен.

Марк шел позади людей, не понимая, собственно говоря, что может произойти из-за того, что невольно выпало из его уст в порядке первостепенного предложения. Слова «упорочный буфер» звучали как-то по-новому, а, по мнению Марка, из всего нового должен быть определенный толк.

Люди мелькали спинами перед глазами Марка, и он размышлял о том, что залегло в глубине его общих дум и как они находят, что надо в моменты растерянности одиночных людей.

Марк знал, что жестокие периоды гражданской войны пружины действия массовых людей разоружили в один момент то, что теоретически было обосновано законом, который Воздвигают тысячелетиями.

В годы гражданской войны Марк, предводительствуя группой вооруженных массовых людей, отбился от кавалерийского казачьего наскока размахиванием бивуачных палаток.

Рассвирепевшие кони ускоренным скоком шли на свист пуль, а подойдя почти вплотную, запырхали, напугавшись трепещущих в воздухе полотнищ. Кони шарахнулись в сторону, нарушив таким образом стройный бег и предоставив седоков под боковое действие непрерывного ружейного огня отряда Марка.

Даже верные друзья неохотно тогда верили в возможность палаточной операции Марка против кавалерийского наскока, но беспримерный факт этот вписан в страницы истории, и он подверг под сомнение все, что так претендовало на постоянное упрочение в веках.

На ближайшем уличном перекрестке люди разбрелись по различным направлениям, пожелав друг другу успеха в области действия упорочного буфера… Марк проводил глазами последнего человека и отбыл в направлении к дому.

Над улицей спускались осенние сумерки, и в подворотнях одного дома лежал огромный пес, охвативший лапами голую кость и рычавший от жадности на прохожих людей.

Пес полагал, что кто-либо отнимет его порожнюю добычу, принял оборонительную позу и ворчал, но не от злобы, а от беспокойства.

— Ну вот, дурашка! — заметил Марк псу. — Ты думаешь, кто есть голоднее тебя?

Марк этими словами нечаянно пробудил в себе аппетит и невзначай проглотил обильное количество слюны.

— Черт возьми! — обиделся Марк. — Пес больше, чем кто, верен двору, а не всегда сыт.

Подойдя к продуктовому ларьку, Марк попросил плитку шоколада и невольно припомнил шоколадный случай с Прохором Матвеевичем на фронте. Марк рассмеялся и, потеряв аппетит к еде, бросил развернутый шоколад псу.

— На, одинокий друг, полакомись!

Пес недоверчиво посмотрел на щедрого человека и, лениво привстав, лизнул шоколад языком. Пес ласково замахал хвостом, выразив взором доброту и умиленную преданность.

— Уверовал? — улыбнулся Марк…

…По дороге домой Марк размышлял о Прохоре Матвеевиче, и прошлое потянуло его к другу, опечаленному, должно быть, действием местной прессы.

— Знаешь что, Галка! — сказал Марк, переступая порог своей квартиры. — Собирайся, пойдем к Соковым. Я его сегодня не видел. А у человека должна быть потребность в постороннем сочувствии.

Галина Павловна сухо улыбнулась и выразила желание посмотреть, какой оттенок ныне придала печаль столь покойным соковским чертам лица.

— Ты что-нибудь поел? — спросила Галина Павловна.

Марк промолчал, зная наперед, что у жены все равно отсутствует наличие съедобных продуктов. Они обоюдно не уважали выходов в магазин на предмет приобретения продуктов и лишь в особенных случаях бросали жребий на обязательство выхода по закупкам…

— Батюшки-свет! К нам пожаловали гости! — обрадовался Прохор Матвеевич, приветствуя появление Талых. — Как кстати, Марк!

— Еще бы! — согласился Талый. — Друг есть первый утешитель в горести.

— Ты это про что? — озадачился Прохор Матвеевич.

— Вестимо! Кого вывели в черном теле на страницах местной прессы?

Прохор Матвеевич лениво отмахнулся рукой, чем нарушал равновесие корпуса.

— Это, друг, пустое дело. Скажу даже, что малость сердце порадовало. Уж больно, дьявол, до точности изловчился. В полной мере моя натура, а рисовал за глаза!

— Ты никак, в самом деле, радуешься, чудак! — удивился Марк.

— Натуральным образом! — подтвердил Прохор Матвеевич. — Обожаю я, друг, силу искусства больше, чем