Раскачиваясь на поржавевших петлях, надсадно скрипит дверь избушки. Пронзительно кричат на отмели гаги, и недовольно тявкают за камнями песцы. Где-то за облаками мерно гудит рейсовый самолет, идущий на Архангельск.

За заливом на отвесной скале виднеется опора высоковольтной линии. Эту линию протянули года три назад мимо Мерзлой губы к никелевому руднику. Раньше на скале стоял покосившийся обомшелый крест, который указывал вход в губу. Когда опору ставили, крест снесли.

Андрон усмехнулся, вспомнив, как он ругал монтажников, порубивших на дрова древний поморский крест.

Избушка у Андрона низкая. Когда он вставал, казалось, вот-вот стукнется головой о закопченные, растрескавшиеся балки. В переднем углу, бросая на стены желтый свет, горела лампадка, заправленная рыбьим жиром. Над ней — покоробившаяся, сухая до звона квадратная доска в треснутой раме. Краски на доске потемнели. Лишь привычный глаз Андрона угадывал тощий, засиженный тараканами лик с полукруглыми морщинками на высоком лбу. Над правой бровью отскочил кусок краски. Поэтому выражение лица у святого удивленное и сердитое. Ясно был виден на иконе только восковой мертвый палец с острыми суставами и длинным коричневым ногтем.

Всю жизнь этот палец грозил Андрону и подчинял его своей непонятной воле.

В рукописной раскольничьей книге, истертой и замусоленной корявыми руками, слова были непонятные и пугающие, как восковой палец на иконе. С того дня, когда русоволосый Андрон в длинной белой рубахе опустился на колени рядом с отцом, сухоликий бог и книга в рыжем кожаном переплете не выпускали его из своих рук. Всю жизнь Андрон старался угадать, что хочет сказать ему бог, да так и не понял. И эта неизвестность опутала его, как цепкая рыбачья сеть опутывает сунувшуюся в нее сельдь.

Дни проходили, похожие друг на друга, как валуны, раскиданные в лощине. Морские ветры иссушили грудь, сыпучие тундровые сугробы, исхоженные на песцовых охотах, отняли силу в ногах. В ненастные дни ноет поясница, простуженная на промысле нерпы: Андрон часами лежал на льду, выжидая, пока сторожкий зверь подойдет на выстрел. Трудно сгибаются пальцы, скрюченные соленой водой.

Были у Андрона и радости: жена Анфиса, статная и тихая, с ласковыми умелыми руками, и сын Федюшка, ползавший по скобленному до желтизны полу.

Анфису Андрон похоронил на песчаном бугре в тот год, когда на море задымили военные корабли с полосатыми флагами и в поселке Андрон услышал незнакомое слово «революция».

Помнит он, как заглянула революция и в Мерзлую губу. В ту зиму к избушке пришел на лыжах человек в заплатанной малице и тупоносых ботинках с железными шипами. Андрон оттирал ему обмороженные ноги, когда к избушке подкатили трое лыжников в зеленых шинелях с погонами. Они схватили человека в малице и погнали босого в тундру. Отмороженные ноги, белые, словно из мрамора, по щиколотку увязали в колком, сухом снегу.

Андрон снял со стены охотничье ружье и выбрал патроны, заряженные пулей. Сухо клацнул затвор, но строгий палец темноликого бога повалил его на колени, заставил положить на лавку ружье и пригнул головой к тесаным сучковатым половицам.

За молитвой Андрон не слышал сухого выстрела в тундре.

После смерти жены приехала в Мерзлую губу ее сестра Анна и увезла с собой белоголового ползуна Федьку.

— Сгубишь парнишку, медведь. У него кость тонкая, а тебе только чертоломить… Днями в море пропадаешь. Все одно богатства не наживешь и от грехов не отмолишься.

Сестра Анфисы была напористая, на язык острая, зацепистая, как рыболовный крючок. Укутала она Федюшку в цветистую шаль, леденец в рот сунула и увезла. Словно кусок из сердца у Андрона вырвала.

Ночами снился ему Федюшка, сын… Когда увезли, два зуба у Федюшки прорезалось. Так он и снился Андрону, с двумя зубами.

Изредка Андрон ездил в поселок навещать сына. Тот пугливо дотрагивался до его жесткой взлохмаченной бороды и жался к тетке. Андрон бережно гладил сына по голове шершавой ладонью, стыдясь, совал подарки и возвращался на карбасе в Мерзлую губу.

Когда Федюшке исполнилось восемь лет, Андрон решил взять его к себе. Сын недоуменно поглядел на отца и принес из передней комнаты матерчатую сумку.

— Мне учиться надо ходить, тятька. Гляди, уже букварь куплен. Возле рыбкоопа новую школу сделали.

И развернул перед отцом книжку, где были нарисованы диковинные полосатые звери, громадные дома и невиданные деревья.

Андрон отложил сумку, взял сына за руку и повел его к двери.

Тетка смахнула фартуком слезы с дряблых щек и налетела на Андрона, как росомаха, у которой отнимали детеныша.

— Куда мальца волокешь, староверская кочерга?.. Себе шишку от поклонов на лбу набил и его задурманить хочешь?.. Не дам тебе Федюшку!..

Она упала на кровать и заголосила таким визгливым плачем, что у Андрона зазвенело в ушах. Федюшка вырвался и побежал к тетке.

Андрон топтался у двери. Грязь с бахил стекала на тканый, с синими узорами половик.

В избу набежали соседки и подняли такой крик, что Андрон махнул рукой и отступился от своего намерения.

— На твоей душе грех будет, коли Федора испоганишь, — бросил он Анне и ушел от надрывного бабьего плача, торопливо притворив низенькую дверь.

Возле рыбкоопа Андрон остановился у новой школы, про которую сказывал Федюшка.

Двухэтажное здание ее возвышалось над домишками рыбацкого поселка, боязливо приникшими к земле. Светлыми, непривычно большими окнами школа глядела по сторонам.

Внутри здания слышался деловитый перестук топоров. Похоже, что там уже заканчивали настилку полов. Незнакомый парень в очках и хромоногий рыбкооповский сторож таскали в школу новенькие крашенные суриком парты.

«Ишь, какую домину отгрохали», — удивился Андрон, зная, что в здешних местах каждое бревно, каждый кирпич — привозные. Одних окон у школы было десятка четыре, а может, и того поболе. Если каждое окно по четвертному считать… Таких денег у Андрона за всю жизнь не было.

Рыбак посмотрел на легкий узелок с гостинцами для сына и тоскливо подумал, что цветной опояской да двумя черствыми пряниками ему не отбить Федюшку от новенькой двухэтажной школы.

«Баловство развели», — неожиданно рассердился Андрон, шагая к карбасу. Виданное ли дело — для сопливых недомерков такие тысячи тратить? Андрона грамоте наставник по псалтырю за полгода выучил, и ему этой учебы в самый раз на всю жизнь хватило.

Дома Андрон спрятал в ларь холщовую рубашку с цветным пояском, приготовленную для сына, засохшие пряники и игрушечную шхуну с парусами и жестяным рулем. Эту шхуну он смастерил в подарок Федюшке прошлой зимой.

И стал жить один в Мерзлой