Шрифт:
Закладка:
Господин премьер-министр удовлетворённо засмеялся и попрощался.
Акико пригласила меня выйти в сад и в сумерках долго стояла молча, вглядываясь в далёкие отсветы огней Саппоро на облаках к северо-западу от наших предгорий. Я безмолвно стоял с ней рядом, отключившись от её сознания с бушующим штормом эмоций и мыслей.
Рано утром на аэродроме где-то неподалёку приземлился американский сверхзвуковой истребитель F-22 «Рэптор» модификации, пожалуй, S7.
Я уже вышел в сад. Услышал знакомый посвист, такой бывает только у мощных военных реактивных двигателей, далеко отстающий от самолета, взволновавшись, поднял голову и увидел, как истребитель уже выпустил закрылки, шасси и воздушные тормоза и заходит на посадку. Он пролетел чуть ниже диска восходящего солнца. И на мгновение, как у летящей птицы, вызолотились его крылья и разнесённое хвостовое оперение, похожее на приподнятые крылышки бабочки. На Хоккайдо я увидел эту машину впервые. Но мне и в голову не пришло, что на истребителе непосредственно из Вашингтона с несколькими дозаправками в воздухе прилетел Джеймс Миддлуотер. Он приехал к нам с Акико прямо с военного аэродрома, как был, в лётном комплекте, в автомобиле с затемнёнными стеклами.
— Все улажено, я за вами, собирайтесь. Через час-два здесь будет пассажирская реактивная машина. Включите скорее «ТиВи» или «Интернет-Новости». Их все-таки запустили. Станислав после попадания луча по кабине направил МиГ к авиабазе на острове Диего-Гарсия в Индийском океане. Он успел об этом сообщить. Но эта наша военная база никогда не готовилась обеспечивать автоматическую посадку МиГов. Машина вышла на траверс авиабазы, снизилась, отстрелила капсулу с экипажем и рухнула в океан. Объявлено, что экипаж извлекли из капсулы без признаков жизни. Борис, Эйко, не найдется ли у вас чего-нибудь выпить?
— Кто, кто ещё был в экипаже? — У меня осип голос.
— Я же сказал: Станислав Желязовски и Джордж Уоллоу… Русских в экипаже на этот раз не было. Не знаю, почему…
Акико вскрикнула и непроизвольно зажала губы ладонью. Закашлялась, чтобы не заплакать, но слезы из её прекрасных глаз выступили.
Ей под утро приснился жёлтый аист, вспомнил я и подумал: «За что отвечает бригадный генерал Джеймс Миддлуотер, если не знает самого существенного? Его просто не извещают».
А название истребителя «Рэптор» означает «орёл-могильник».
* * *
Борис обвалил на меня столько своей информации, что мне некогда стало жить собственной жизнью, и былые планы мои истаяли, как полдневные тончайшие облачка под жгучим солнцем. Справляться с его «поставками» и «переваривать» их помогали мне привычка ничему не удивляться, а ещё, смею надеяться, работоспособность и лёгкий личный интерес к тому, что прибывало от него.
Мне понравилось его качество — отложенные эмоции, и с некоторой натяжкой я склонен был бы обнаружить это качество и в моём характере тоже. Но у себя я стал обнаруживать гораздо более заинтриговывающие моменты. О них чуть позже. И только никак не удавалось вспомнить, каким образом с десяток лет тому назад мне посчастливилось спасти этого странного старого монаха, удивительного ошё Саи-туу.
«Хоть бы приснилось, что ли», безрезультатно раздумывал я, к месту и не к месту вновь и вновь натыкаясь на нерешённый вопрос.
— Средиземное море, — тихонько напомнил Борис, — где-то между Францией и Испанией. Арендованная тобой крохотная и дряхлая моторная яхта аргентинского производства. Глубокая осень, предрассветье. Я удивляюсь, почему ты до сих пор об этом не написал.
— Стоп, — подумал я, адресуясь к Борису. — Я вспомнил.
А было так. Воистину, в жизни забавное и серьёзное, случается, идут рука об руку. Или нога об ногу, наверное, это вернее, чем «в ногу», есть ещё куда развиваться русскому языку.
Судёнышко мы наняли в Турции, в причерноморском Трабзоне. Четырнадцатиметровая яхта типа «Explorador» хотя и носила роскошное имя «Camel of Bombay» («Бомбейский верблюд»), но упрямством и непредсказуемой норовистостью более всего напоминала вконец заезженного и облезлого, достойного самого Ходжи Насреддина, беспородного среднеазиатского ишака, принять которого для тихого завершения его нелёгкой судьбы уже многие годы с завидным постоянством одна за другой отказываются отнюдь не перегруженные заказами провинциальные живодёрни.
— Ничего. Авось, люди мы советские, не избалованные, — к такому единодушному мнению пришла наша полуслучайная, но дружная четвёрка, отвечая на вопрос: «Уже нанять или ещё поискать?»
Как только ни измудрялись мы в изысканиях достойного обращения к нашему водоплавающему ковчегу: «Эксплуататор», «Бомбейский бомж» и даже «Солёный дервиш», а он всё плавал и плавал — по-морскому: ходил, — скрипя деревянным набором корпуса, и старчески откашливаясь надорванным дизелем.
Если бы знали мы, что заслуженная яхта повлияет на судьбу юркого невысокого одессита Зиновия тем, что потянет его жизненное время, откладывая важное решение, кратковременное разногласие в сплочённой команде возникло бы раньше, что называется, буквально ещё на берегу.
Дело в том, что в испанском порту Аликанте вездесущий Зиновий с погрузки отлучился в портовую таверну за сигаретами и познакомился там с не молоденькой уже испанкой, смуглое лицо которой по причине необыкновенной узости казалось отформованным из одного только профиля. Зато полностью и в правильном порядке поименовать её не хватило бы ни запаса дыхания, ни оперативной памяти у мозгов: Мария-Долорес-Санта Хуанита-Консепсьон-Регия… И так далее, а всего имен чуть не на женскую роту связи.
Мы знали обо всех деликатных нюансах их знакомства ещё до встречи с испанкой, поскольку все вечера в течение недели, что мы стояли на рейде, Зиновий проводил на берегу, а потом, вернувшись под утро, немедленно и настырно с нами «советовался». И вот взял за руку и привел свою избранницу, за которой явился Бог весть куда — в прославленный винами Аликанте, в легендарную Испанию.
Мы ожидали их на улице у входа в порт.
«Хуанита — цэ ж по нашему, по-украински, навроде как Иванна, — вполголоса оправдывался Зиновий, хотя был, мне кажется, потомком армяно-гречанки и полутурка-полуеврея с Молдаванки, — она же ж все языки разумеет. Мы с ней вообще гарно друг друга поняли, йий видразу дуже понравилось, шо я её так зову. И от меня без ума». А сам не отводил восхищенных глаз от острых сосков Долорес-Регии, каждую минуту готовых проткнуть лёгкую, вылинялую от стирок хлопчатую блузку и выглянуть наружу подобно двум любопытным вишенкам.
Предварительное мнение остальной трёхчленной компании, исключая, понятно, самого Зиновия, было написано на лице у Миши Капусткина. Это был, как и я, уралец, но медик, бывший санитарный врач, в то время мой приятель-бизнесмен, с которым
