Сцилард узнал от Раби[1249], что в своем выступлении на пятой Вашингтонской конференции по теоретической физике, проходившей за неделю до того, Энрико Ферми говорил о возможности цепной реакции. Сцилард зашел в кабинет Ферми, но не застал его. Он вернулся к Раби и попросил его поговорить с Ферми «и сказать ему, что эти вещи следует держать в тайне». Раби согласился, и Сцилард, все еще больной, вернулся в постель.

Дело шло на поправку; пару дней спустя он снова разыскал Раби:

Я спросил его: «Вы поговорили с Ферми?» Раби сказал: «Да, поговорил». Я спросил: «И что сказал Ферми?» Раби сказал: «Ферми сказал “Чушь!”» Тогда я спросил: «Почему Ферми сказал “Чушь!”?» и Раби сказал: «Ну, не знаю, но он сейчас тут, и мы можем спросить у него самого». Тогда мы пошли в кабинет Ферми, и Раби сказал Ферми: «Слушайте, Ферми, я рассказал вам, что думает Сцилард, и вы сказали “Чушь!”. Так вот, Сцилард хочет знать, почему вы сказали “Чушь!”». И Ферми сказал: «Ну… существует отдаленная возможность испускания нейтронов при делении урана, и тогда, конечно, может быть, может возникнуть цепная реакция». Раби сказал: «Что вы называете “отдаленной возможностью”?» и Ферми сказал: «Ну, десять процентов». Раби сказал: «Десять процентов – это не отдаленная возможность, если эта возможность может нас убить. Если я заболею пневмонией и доктор скажет мне, что существует отдаленная возможность, что я умру, и она равна десяти процентам, меня это очень встревожит»[1250].

Однако, несмотря на мастерство Ферми по части американского сленга, а Раби – по части вероятностей, Ферми и Сцилард не смогли прийти к общему мнению. Пока что их спор на этом и прекратился.

Ферми не пытался ввести Сциларда в заблуждение. Оценить взрывчатую силу определенного количества урана, как это сделал Ферми, стоя у окна своего кабинета перед панорамой Манхэттена, было легко, если бы деление начиналось автоматически при накоплении этого вещества; такой простой расчет был по силам даже журналистам. Но с ураном в его естественном виде этого, очевидно, не происходило – иначе это вещество давно исчезло бы с лица земли. Хотя реакция представляла огромный интерес с энергетической точки зрения, сам процесс деления оставался всего лишь лабораторной диковинкой. Он мог бы стать полезным, только если бы в нем выделялись вторичные нейтроны, причем в количестве, достаточном для запуска и поддержания цепной реакции. «Ничто из известного на тот момент, – пишет Герберт Андерсон, младший сотрудник Ферми, выполнявший эти эксперименты, – не гарантировало испускания нейтронов. Испускание нейтронов должно было быть подтверждено на опыте и численно измерено»[1251]. К тому времени такие работы еще не были выполнены. Собственно говоря, именно такую новую работу Ферми предложил провести Андерсону сразу по возвращении из Вашингтона. Таким образом, с точки зрения Ферми любые разговоры о создании военного оружия на основе деления ядер были преждевременными до бессмысленности.

Много лет спустя Сцилард нашел лаконичную формулировку различий, существовавших между его точкой зрения и позицией Ферми. «С самого начала возник четкий раздел, – сказал он. – <…> Ферми считал, что осторожная оценка ситуации должна допускать лишь малую вероятность возникновения цепной реакции, а я считал, что с осторожной точки зрения следует предполагать, что цепная реакция возникнет, и принять все необходимые меры предосторожности»[1252].

После выздоровления у Сциларда оказалось много несделанных дел. Он отправил в Оксфорд телеграмму с просьбой прислать ему цилиндр бериллия, который он оставил в Кларендонской лаборатории, когда уезжал в Соединенные Штаты: он был ему необходим для проведения своего собственного эксперимента по испусканию нейтронов. По просьбе Льюиса Штрауса[1253] он провел с финансистом целый день за обсуждением возможных последствий открытия деления, в число которых, как отмечает с печалью Штраус в своих воспоминаниях, входило и то, что «работа нашего импульсного генератора в Пасадине потеряла смысл. Строительство этой установки было завершено непосредственно перед этим»[1254]. Импульсный генератор, в который Штраус вложил десятки тысяч долларов, грубо поставили на место. Тем же вечером Штраусы должны были уехать ночным поездом отдыхать в Палм-Бич; Сцилард поехал с ними до Вашингтона, чтобы продолжить разговор по дороге. Он старательно обхаживал своего покровителя: помимо бериллия для создания источника нейтронов ему нужно было взять напрокат радий, и он надеялся уговорить Штрауса взять на себя соответствующие расходы.

Приехав поздним вечером на вашингтонский вокзал Юнион-Стейшн, Сцилард позвонил Эдварду Теллеру. Его семейство все еще приходило в себя после хлопот по организации Вашингтонской конференции. Как вспоминает Теллер, его жена Мици не хотела принимать нежданного гостя: «Нет! Мы оба слишком устали. Пусть едет в гостиницу». Тем не менее они встретились со Сцилардом, и Мици, к удивлению Теллера, пригласила земляка пожить у них:

Мы поехали домой, и я провел Сциларда в его комнату. Он недоверчиво пощупал кровать, а затем внезапно повернулся ко мне и спросил: «Нет ли тут поблизости гостиницы?» Гостиница поблизости была, и он продолжал: «Отлично! Я только что вспомнил, что уже спал на этой кровати. Она слишком жесткая».

Однако прежде, чем уйти, он сел на край жесткой кровати и возбужденно спросил: «Вы слушали доклад Бора о делении?»

«Да», – ответил я.

Сцилард продолжал: «Вы понимаете, что́ это значит!»

Как вспоминает Теллер, по мнению Сциларда, это означало, что «от этого может зависеть успех Гитлера»[1255].

На следующий день Сцилард обсудил с Теллером свой план добровольной секретности, а затем отправился в Принстон, чтобы поговорить на ту же тему с Юджином Вигнером, который все еще оставался в лазарете со своей желтухой. Таким образом, Сцилард был в Принстоне, когда Нильса Бора посетило еще одно важнейшее озарение.

Бор и Леон Розенфельд жили в «Нассау-Клабе», клубе преподавателей Принстона. В воскресенье 5 января к ним присоединился за завтраком в столовой клуба Георг Плачек. Чешский теоретик, бежавший, как и многие другие, от преследований нацистов, приехал в Принстон из Копенгагена накануне вечером. Разговор зашел о делении. Как вспоминает Розенфельд, Бор сказал: «Хорошо, что мы наконец избавились от всех этих трансуранов», имея в виду те загадочные радиоактивные элементы, которые Ган, Мейтнер и Штрассман нашли в конце 1930-х годов и которые, по мнению Бора, теперь можно было идентифицировать с уже существующими легкими элементами – барием, лантаном и многими другими продуктами деления, которые