Шрифт:
Закладка:
Она быстро разморозила ножку в микроволновке, кинула ее на сковородку, предварительно плеснув туда оливковым маслом, и пошла в гостиную, где позволила себе выпить рюмочку мартини, даже без апельсинового сока.
Когда она вернулась, ножки на сковородке не было.
«Что за черт?»
Сковородка вхолостую брызгала маслом — ни на плите, ни на полу куриной конечности тоже не оказалось.
Актриса на всякий случай заглянула под кухонный диван.
Ей показалось, что там кто-то шевелится.
«Проклятая голодовка! — подумала актриса. — Какие-то глюки начинаются. Завтра же нажрусь до отвала!»
Она взяла щетку для мытья полов и пошарила под диваном.
Ножка. Дорогая. Как ты сюда попала?
Актриса ополоснула ножку под краном и снова положила на сковородку. На этот раз, на всякий случай, она накрыла сковородку крышкой. Она решила не уходить, пока процесс жарки не доведет до конца. Вот только еще глоточек мартини.
Резкий звук упавшей с плиты крышки заставил ее обернуться.
«Ножка Буша» короткими прыжками, как кенгуру, убегала из кухни. Вот она преодолела порог и выскочила в коридор.
«Ах, вот ты как?! — разозлилась актриса. — Врешь! Не уйдешь!»
И она кинулась вслед за беглянкой.
Ножка забралась на подоконник и сделала попытку допрыгнуть до форточки, но Марина сбила ее щеткой. А заодно и цветочный горшок с любимыми фиалками.
Падение с подоконника ножку не остановило, она предприняла попытку проскочить на балкон.
Но и тут ее ждала неудача. Марина зажала ножку балконной дверью, взмахнула щеткой, чтоб как следует наказать…
Сверху посыпались осколки чешской люстры, купленной еще во времена Дубчека, а ножка метнулась в туалет, где и заперлась на задвижку.
Настойчивые звонки в дверь вывели Марину из полуобморочного состояния.
«Марина, открой! — кричал за дверью мужской голос. — Я знаю, ты дома!»
Это был Олег. Ее Олег. Из рекламы про быстрорастворимую манную кашу. Только его сейчас не хватало!
Олег был жутко ревнив. Ревновал ее даже к прокладкам «Олби», которые она в прошлом году рекламировала. А когда она снялась в ролике, где два молодца купали ее в подсолнечном масле, после чего волосы навсегда излечивались от перхоти, он и вовсе озверел.
«Как ты могла? — кричал он. — Сниматься у этого кретина? (Он имел в виду режиссера ролика.) Ты видела его рекламу про семяизвержение? А про… про… про…»
«Про систему ПРО?» — пришла на выручку Марина. (Когда Олег нервничал, он начинал заикаться.)
«Нет! Про про… простатит».
«Не видела. Зато я видела твою рекламу, про зубной кариес!»
(У Олега были прекрасные зубы. Он недавно рекламировал зубную пасту. «ДИБОЛЬ — ТРОЙНАЯ ЗАЩИТА ДЛЯ ВАШИХ ЗУБОВ!» Олега три раза били молотком по зубам, но он продолжал вертеться на турнике.)
Олег тоже любил поесть, поэтому Марина его все эти долгие месяцы не подпускала. Вот он и заподозрил что-то неладное.
— Марина! Открой!
«Ножка Буша», казалось, понимала русский язык. Она спокойно вышла из туалета, допрыгала до дверей и спряталась за Маринин сапог. Казалось, она только и ждала, когда дверь откроется.
— Мари-и-на! Открой!!!
— Я не могу, Олег.
— У тебя кто-то есть?!
— Да, — не выдержала актриса. — «Ножка Буша»!
— Какого Буша?! — орал из-за дверей Олег.
— Старшего!
— Я буду ломать дверь!
Раздался стук то ли молотка, то ли топора. Потом визг дрели. Будучи жутко ревнивым, Олег подобные инструменты всегда носил с собой.
Грохот и скрежет металла наполнили дом.
«Он не отстанет, — вздохнула актриса. — Придется и сегодня спать голодной».
Она глубоко вздохнула и открыла дверь…
«Ножка Буша» с радостным мяуканьем выпрыгнула на свободу.
3. Пришелец
В районе Московской окружной дороги голова Твари, ее чешуйчатое тело и «ножки Буша» соединились в единый организм. Ножки вдруг стали расти, расти… И выросли. Стали уже не цыплячьими, а скорее даже страусиными. На них появились когти, мускулы, они, как и тело, покрылись жестким чешуйчатым панцирем. И все существо стало напоминать какого-то жуткого доисторического ящера.
В голове биоробота заработал сложный электронный механизм.
Тварь стала принюхиваться к золоту и прочим драгоценностям.
В это время «вольва» с мигалками и охраной на джипе летела по Рублевскому шоссе. Внутри, уютно развалясь на мягких сиденьях, беседовали двое мужчин. Один — молодой, коротко стриженный, в черной фирменной майке под серым пиджаком. Другой — постарше, в белом костюме и при галстуке. Отцы преступных группировок вели разговор о жизни.
— Приезжаешь с работы, — жаловался тот, что постарше. — Хочется расслабиться, отдохнуть. Включаешь телик, а там все то же самое — пальба, кровища.
— Да, — поддержал его молодой. — Передачи на производственную тему.
— Ну, хорошо бы по одной программе, а то ведь по всем. И днем, и ночью. И в будни, и в праздники.
— Сколько есть прекрасных комедий, — сказал молодой. — Балеты, оперы…
— Про «оперов» не надо, — улыбнулся пожилой, и оба дружно захохотали.
— Нет, серьезно, — продолжал молодой. — У меня парню семь лет. Смотрит «ящик» с утра до вечера. Кто из него вырастет? Ясно кто. Такой, как я. А кто же еще?
— А у меня дочка, — сказал пожилой. — Пятнадцать. А в этом «ящике» одни проститутки да секс. В кого она пойдет? Ясно в кого, в мамашу.
И оба снова захохотали.
— У американцев — понятно, — вытерев лысину платком, сказал тот, что постарше. — Они по-другому воспитаны. Они подобную ерунду всерьез не принимают. У нас же другая культура. Чехов, Толстой, Достоевский.
— Тургенев, Паустовский, — поддержал его молодой.
— Пушкин, Мандельштам.
— Пастернак, Набоков.
— Да, — сказал пожилой. — У нас корни другие, христианство.
— Выдирают, Павел Васильевич, эти корни. Как больной зуб.
— И без наркоза.
— Все как у них хотим, — сказал молодой. — Только не умеем. Наша «мочиловка» в кино — смех. Я тут один боевик смотрел — обхохотался.
— А ты жаловался, что комедий не бывает.
— Это для нас комедия. Другие же всерьез принимают. И получается что?.. Убить — тьфу! Вот и растет преступность. Скоро все друг друга перестреляют. И останемся мы с тобой, Павел Васильевич, без работы.
— Мы тогда в Останкино нагрянем. Объясним им, что к чему. Чтоб народ не разлагали.
«Вольва» по отмашке милиционера свернула на Окружную.
— О деле поговорим? — спросил молодой и достал «дипломат».
— Успеется. Скажи лучше, как роман твой?
— С Машкой?
— Нет, что раньше писал.
— Ро-ман? Да ты что, Павел Васильевич? Какой роман? Ты видел, что народ читает? Чтоб тебя прочли, такой «пиар» нужен, никаких «бабок» не хватит.
— Не скажи. У меня бабки что надо. Одна Верка трех Клавок стоит.
— Каких Клавок?
— Ну этих… как ее? Шиффер.
— Шифер? Тот, что на крыше?
— Какая крыша? Я сам себе
