Шрифт:
Закладка:
— Ах ты, негодяй! — схватил его Борис за руку.
Гладышев, разъярившись, как дикий бык, толкнул Бориса и сбил его на землю.
— Остапов, заводи мотор! — крикнул он рябому шоферу, снова шаря рукой в том месте, где висит обыкновенно кобура пистолета. — Моя портупея на сиденье? Ну-ка — пистолет! Вы, — обернулся он к двум озадаченным шоферам, — в кабины, сволочи, застрелю!
Остапов, улыбаясь широким, похожим на щель ртом, протянул Гладышеву портупею с кобурой.
— Гладышев, стой! — приказал Борис и поднял руку на уровень глаз. И Тюльнев, и Женя, и Соня, и санитарка — все сразу увидели в руке Бориса пистолет.
Гладышев обернулся на голос Щукина и мгновенно отпрянул. Лицо его перекосилось, как от боли, нижняя тяжелая челюсть отвисла и затряслась. Раздался выстрел.
Гладышев еще раз дернулся, теперь уже от удара пули, и упал к ногам выскочившего из кабины Остапова.
Борис недоуменно нагнулся над Гладышевым и, увидев кровь, побежавшую по гимнастерке на асфальт, попятился. Пистолет выпал из его рук, он с ужасом обернулся к профессору.
Тюльнев, девушки и шоферы молча глядели, как судорожно дергается на асфальте тело Гладышева.
«Кто же стреляет?» — мелькнуло у Бориса. Ему показалось, что один за другим раздаются выстрелы. Но вокруг стояла нетронутая тишина. Это звенел в ушах Бориса его выстрел, единственный выстрел, раздавшийся в этот день в городе. Звук выстрела висел над головой Бориса, не растекаясь. Он застыл, он был недвижим. Ужас сомнения — правильно ли поступил? — стал охватывать Бориса.
Профессор подошел к Борису, поднял пистолет и протянул его Щукину.
— Возьмите, мальчик, — тихо, почти ласково сказал Тюльнев. — Вы убили человека, первый раз убили, и я знаю, что вам страшно. Но вы убили его во имя жизни. Вы поступили правильно: преступников судит народ, а мы — ваши единомышленники, часть народа, маленькая, но часть.
— Собаке собачья смерть! — заключил первый шофер и, сплюнув, привычно открыл борт кузова.
— К госпиталю! — распорядился профессор. — Там и сбросим, там людей больше. И вы! — резко прикрикнул он на Остапова.
Остапов неохотно полез в кабину.
А Борис все стоял, не двигаясь, даже не шевелясь.
К нему подбежала Соня, обняла, зашептала:
— Боренька, милый, не гляди туда, так надо. Он нас перестрелял бы, и шестьдесят человек с нами… А ты спас, понимаешь, спас!
— Не понимаю, Соня, — поморщился Борис.
— В машину, в машину! — крикнул Тюльнев.
— Ты садись, а я пешком… я пойду… — пробормотал Борис.
Машины тронулись. Борис, последний раз взглянув на Гладышева, медленно двинулся к госпиталю.
Он шел, а над головой его висел звук выстрела, первого выстрела по живому человеку. Звук этот имел цвет и запах. Он был черный, от него шел запах пороха и машинного масла.
Борис шел по улице, над которой повис звук выстрела, он нес в руке неимоверно тяжелый, тяжелее, чем ведро с водой, пистолет.
А впереди, из кузова автомашины, провожала Бориса глазами и думала о нем с жутким восхищением Женя Румянцева…
ТРИ ШАГА, КОТОРЫЕ НЕ СДЕЛАЛА ЖЕНЯ
В тот день Женя была необычайно пасмурна и молчалива. Даже Соня, с которой у нее были теперь натянутые отношения, — заботливая Соня подошла к ней и спросила, не случилось ли что-нибудь?
Женя ответила, что все в порядке, просто ей чуточку нездоровится. Но это было не так.
В тот день Женя стояла перед выбором: уезжать или оставаться? Никогда еще в жизни не приходилось решать ей задачи, которая была бы сложней и мучительней этой.
Уезжать?
Оставаться?
Третьего не дано. Два выбора, две дороги.
Мать оставалась. Она решительно возражала против эвакуации. Она говорила, что немцы — не марсиане, они тоже люди. Она утверждала, что однажды уже пережила немецкую оккупацию — в восемнадцатом году на Украине, и все обошлось, за ней даже ухаживал один немецкий военный чин. Мать уверяла также, что немцы пробудут в городе не больше месяца: начнется же в конце концов наступление русских, не будут они оттягивать его до осени. Мать решительно заявила, что и Женя должна остаться.
«Хорошо, если я умру без тебя?» — спрашивала она Женю.
«Хорошо, если меня ранит бомбой или я погибну от холода?»
«Хорошо, если я отравлюсь от тоски по тебе?» — все спрашивала она.
«Хорошо, если Саша вернется без тебя?» — нашла она самое больное место.
И вот тогда-то по-настоящему и возникла эта задача: уезжать или оставаться?
Все вернулись из-под Валдайска, вернее, вернулись те, кто мог. Саша не возвратился.
Соня тогда сказала, что она, Женька, легкомысленная, она не любит Сашу. Из-за этого Женя надулась, перестала разговаривать с ней. Но подумала тайком, стесняясь самое себя: «А люблю ли действительно? Может, и не люблю?.»
Эта тайная мысль возмутила ее. Любит она. любит, и нечего в этом сомневаться!
Встреча с Костиком, та несчастная встреча в подвале, убедила ее окончательно: Костик потерял для нее всякое значение, она любит одного Сашу.
И все-таки оставаться в городе, который вот-вот захватят немцы, было страшно. Мать ничего не понимает, она судит о немцах по гражданской войне. Ведь это фашисты, изверги, страшные, ненавистные враги!
Ходить рядом с ними, жить среди них?!
Нет, это невозможно — глядеть на них! Нет, надо уезжать.
Уезжать?
А Саша? Он ведь вернется, вернется! И мать, она останется одна…
Остаться?
Она останется, а Саша уедет. Может, он уже уехал. Может, он вступил в ряды армии. Она останется, и придут немцы и потащат ее на допрос, и станут пытать — иголки под ногти, каленым железом — тело, дым, чад, страх, как в романе «Петр Первый»!
Уехать, уехать!
Утром Женя решила: уехать. Она поцеловала мать с таким видом, словно шла на смерть. В самом деле, может, они больше и не увидятся.
Утром Соня спросила ее:
— Саша не вернулся?
Женя отрицательно качнула головой.
— Вернется, — уверенно заметила Соня.
Женя с удивлением посмотрела на нее. В сердце шевельнулась зависть. Какая она, Соня! Нет перед ней никаких проблем, никаких дилемм!
«Вернется, вернется, вернется!» — непрерывно звучали в ее ушах слова Сони. Она поняла, что задача, стоящая перед ней, еще не решена.
«Уехать, уехать!» — твердил разум.
«Остаться, остаться, остаться!» — требовало сердце.
Женя машинально выполняла свою работу в госпитале, а сама все прислушивалась к тем двум голосам, которые звучали в ее ушах.
События, разыгравшиеся возле грузовиков, — выстрел Бориса, жуткое восхищение, вспыхнувшее в душе, встряхнули Женю. До этого она жила словно в полусне. Она чувствовала себя скованной. Выстрел Бориса,
