– Нет.

Калерия опять поцеловала меня в губы.

Один из голубей спорхнул с откоса, их осталось двое, и мне стало спокойнее.

– Люди как будто сами понимают, что они созданы едой. Ты знал, что кости с полей сражений времен Наполеона перемалывали в муку? Для удобрений, но в голодных краях ее использовали в готовке. Миллионы тогда ели муку из сородичей и хуже себя от этого не чувствовали. Каннибализм обычен для множества культур, ведь в генетическом коде людей записано, что они еда.

Калерия запустила руку в мои волосы и начала кончиками пальцев массировать затылок. Я повернулся на бок, чтобы ей было удобнее. И вдруг увидел между стеной и кроватью мои коробки кошачьего корма. Калерия их даже не открыла.

– Как ты считаешь, кто должен править Изумрудным городом? – спросила она.

– Может быть, великанша Архана?

– Ты поможешь мне ее покормить?

– Да.

* * *

Она сказала, что нам нужно три человека. Очень обычных, простых и случайных. Мне было тяжело, потому что «три» – отвратительная цифра. Но как я мог спорить с Калерией, ведь она знала все, а я пока что ничего.

Я целый день ходил по городу – был там, где мы впервые встретились с Калерией. Шел мимо дома родителей. Посчитал проходящие под мостом баржи (пять). А потом нашел бар «Пиво».

Просто «Пиво».

У бара было три небольших окна, рядом с ним стояли три скамейки с тремя урнами.

Над баром горели зеленым светом электронные часы.

Я убил вышедшего из бара «Пиво» человека, когда часы показывали два ночи – как мы с Калерией и договаривались. Он шел с пакетом, завернул к аллее, и там я ударил его кухонным ножом в живот. Ударил и заткнул человеку рот.

Он попытался отодвинуть мою руку, и я испугался, что размажется почтовый адрес Калерии. Поэтому мне пришлось бить еще и еще. Человек выронил пакет – на землю посыпались пластиковые бутылки.

Над нами внезапно пролетели, хлопая крыльями, несколько птиц. «Шестьдесят семь, шестьдесят восемь, шестьдесят девять…» Числа меня успокоили.

Мама в детстве научила меня варить гречку, потому что это самая полезная еда и у нее нет своего вкуса. Она может стать какой угодно, все зависело от соуса и мяса. Когда я бил человека в живот ножом, не чувствовал ничего. Будто совал ложку в безвкусную гречневую кашу.

У гречневого человека было старушечье лицо. Безбородое и безусое, сморщенное, как сваренная в мундире картошка, которая долго лежала на воздухе. Меня расстроило, что человек некрасивый.

Я твердо решил, что следующим добуду красивого.

Калерия приехала на большом внедорожнике, мы погрузили тело в багажник и закидали его хламом.

– Тебя никто не видел? Ты оставил дома телефон? Ты был в перчатках? Ты молчал? Ты не снимал медицинскую маску? Ты надевал на обувь бахилы?

Калерия спрашивала, а я кивал, обиженный.

Мы ведь столько раз все оговорили, а я никогда не нарушал данного слова. Папа считал меня доверчивым, бесхитростным и, кажется, больным, но я просто был честным и ненавидел лжецов и предателей.

– Хозяин машины давно умер, – пояснила Калерия, когда успокоилась. – Я помню, как ты кормил уток, ты добрый. Знала, что на тебя можно положиться. Но все равно волновалась, понимаешь.

Она поцеловала меня, но что-то в этом поцелуе было холодное и бесчестное.

И тут я увидел, что Калерия накрасила глаза и обвела помадой губы.

* * *

– Почему решил добывать человека именно здесь? – спросила Калерия.

Мы сидели в скверике у дома, где я прожил много лет с предательницей-женой. Я сыпал из кулечка крошки на асфальт, вокруг них прыгали воробьи (их было семь). Рядом с нами возвышалась громадина Центра ракетного двигателестроения, со всех сторон с него свисали блоки кондиционеров.

Я указал на здание.

– А, вижу, поняла, – кивнула Калерия. – Умирающего великана облепили уродливые грибы. Пойдет. Во сколько?

– Пока не знаю, – ответил я.

Калерия странно на меня посмотрела. Сегодня она смыла косметику и стерла помаду. Стала обычной, заспанной и покусанной пчелками Калерией.

Но что-то в ней все равно неисправимо поломалось.

– Когда мне подъезжать?

– Я наберу из вон того таксофона.

Протянул руку, чтобы показать. И испугался, что Калерия заметит, что ее электронный адрес стерся, ведь я перестал его подновлять.

Она не заметила.

– Может, лучше по-старому? – спросила она и потянулась к моим волосам. Я помотал головой.

– Ну, как хочешь, – сдалась Калерия.

Любовника жены я ударил, когда он выходил из машины. Его красивое лицо на мгновение сделалось звериным, глаза налились кровью. Мне стало неприятно, и пришлось ударить еще.

Кроме гречки мама научила меня готовить картошку. И сейчас ощущения были такие, словно я протыкал клубень ножом – проверял, доварился ли он до конца. Проверок вышло три – из-за этого ударил и в четвертый раз, хотя человек уже умер.

На соседней машине сидел и смотрел на нас жирный голубь. «Семьдесят четыре».

Я с трудом подтащил тело к мусорке и закидал кусками картона. Потом дошел до автомата и позвонил Калерии.

Добытый человек ей очень не понравился.

– Я же говорила, что должны быть случайные, никчемные, ненужные люди. А этот, посмотри, он же Аполлон. Боже, да его на обложку журнала можно, такого точно сразу хватятся!

Калерия кричала, и слова ее были мерзкими.

Я не мог поверить, что она так быстро испортилась. Я пытался вспомнить, как мы сидели в парке и на лавочке, как она встречала меня в вязаном свитере и носках, как мы гуляли и как она меня учила. Но перед глазами всплывало накрашенное лицо, и мне делалось больно.

* * *

Бывшую жену я зарезал, когда она шла через лесополосу. Маску и капюшон надевать не стал.

– Прости-и-и… – провыла она и затряслась.

Нож я воткнул пять раз: в живот, в грудь, в шею, еще раз в живот и в глаз. Из-за глаза она наконец перестала быть красивой.

В кустах громко закричала невидимая ночная птица. «Семьдесят девять».

Калерии я позвонил со своего телефона.

Она была очень недовольна тем, как я добыл этого человека. Но потом успокоилась и сказала, что уже без разницы.

Мы положили тело к двум другим – они уже плохо пахли – и поехали.

– Куда? – спросил я.

– В Карелию, – ответила Калерия.

Ехали мы очень долго. Успел наступить день, потом началась новая ночь.

Мы проезжали через маленькие города, и в одном я видел пивнуху «Вечерний пивосос». Думал сфотографировать, но Калерия не захотела останавливаться.

Мы много еще чего видели. Я считал поезда,