Шрифт:
Закладка:
Жиль дышит через силу, прижал руку к сердцу, но тревожным взором следит за лицом брата:
— Я слыл щедрым на милость. Она влекла ко мне нищих и разоренных. А я пользовался верой этих невинных. Они надеялись на мою доброту, верили, что счастье снизойдет к ним, а Бог сжалится над ними и вырвет из пут нищеты. О, брат, как жалка была их вера! Эти сияющие взгляды, эти слезы признательности лишь делали мое наслаждение еще более острым. Но я жаждал большего. Я придумывал способы, как запугать их, чтобы затем предстать перед ними спасителем… Сийе или Бриквиль подвешивали их на мясницкие крючья, затягивали шеи веревками. Я ждал в соседней комнате и появлялся для их «спасения». Я брал их на руки, обругивая при этом Сийе и его «сподручных». Я прижимал этих крошек к себе и говорил им ласковые слова, я гладил их и целовал их в щеки. Они доверчиво прижимались ко мне, испуганно поглядывая на своих палачей. Я говорил, что им больше ничто не угрожает, и они в ответ целовали меня. Эти трепещущие тельца, вздрагивания и поцелуи разжигали меня. Я насиловал их. Я выпускал им кишки и отрезал головы, неторопливо и хладнокровно, их крики сладостно терзали меня… Иногда я пользовал их вторично, пока тепло жизни еще мерцало в них. Затем меня охватывали усталость и ужас. Я бежал куда глаза глядят из проклятой комнаты. Мои люди смывали с пола кровь, сжигали в камине тела. В черной ночи над моими замками возносился белый дым, рассеивая следы злодеяний… Брат Жувенель, чем мне искупить эти грехи? Скажите, что я должен сделать! Пойти босым на казнь? Ползти на коленях? Умолять, чтобы меня сожгли живьем? Спасите меня, брат!.. Когда я думаю о Жанне, я верю… Брат, можно ли мне верить?
— Нет такого преступления, которое не заслужит прощения, если на него уповают с открытым сердцем, если всей душой жаждут избежать проклятия.
— Разве мои слезы не говорят об открытости моего сердца?
— Не удерживайте их, они любы Богу. А теперь я хочу задать вам вопрос: почему вы совершали все эти гнусные преступления?
— Я не знаю.
— До сего момента мне удавалось следить за ходом ваших объяснений, и я понял причину вашего падения. Мечтам, которые поселились в вас в юности, не суждено было сбыться. Чем более страстно вы добивались их воплощения, тем дальше они оказывались. Ваши метания были обречены на неудачу, потому что вы хотели слишком многого и слишком быстро. Вы искали счастья, которого и не существует на свете, кроме как в исковерканном виде. Вы грешили против природы, потому что она разочаровала вас. Но что толкнуло вас на преступления?
— Я уже говорил вам. Казни, пытки, предсмертные крики наполняли меня сладострастием, доводили до безумства!
— Откуда в вас появилась эта тяга к изощренным преступлениям, как вы сами думаете?
— Я не знаю.
— Но вас будут судить именно за это, несчастный! Только от этого зависит, будете ли вы прокляты или прощены!
— Епископ Нантский и вице-инквизитор уже простили меня. Они сняли с меня приговор об отлучении от церкви. Они примирили меня с церковью…
— Да, они же поручили мне тайно допросить вас и отпустить вам ваши грехи, если вы снимете покров с самых глубин своей души. Но вы кажетесь мне самым презренным из живших когда-либо на Земле людей. Мне трудно понять вас до конца.
— Я вывернул наизнанку свою душу, чтобы ответить вам.
— Что же вы сами там увидели?
— Ничего, кроме тьмы.
— Но откуда в вас взялась эта циничная жестокость, с чего она началась? Лживое милосердие, убийства, идущие вслед за коварным утешением? Вы продались дьяволу?.. Кто-то направлял вашу руку?
— Нет, я один в ответе за все, я сам выдумывал и исполнял все свои злодеяния. Сообщники помогали мне по дружбе или из боязни потерять место.
— Вы общались с дьяволом?
— Нет!
— У вас был какой-то физический изъян?
— Я родился под созвездием, которое не позволяло мне быть другим. И никто не в силах постичь, что мною двигало, и то, что я совершал. Меня охватывала какая-то лихорадка, рассудок мутился, я был точно в объятиях гидры… Только Жанна могла избавить меня от этих приступов. Но она умерла, и эти приступы возобновились, они усиливались по мере моего старения…
— Что их вызывало?
— Просто облик невинного существа, юные тела, свежие личики. Ярость закипала во мне.
— И вы приказывали вашим слугам везти к вам юных мальчиков! Вы сами пытали сидящее в вас зло!
— Я кончил тем, что полюбил это зло.
— Но при этом вы соблюдали необходимые предосторожности…
— Какая-то часть меня хотела избежать наказания.
— Она толкала вас на уловки, достойные Жана де Краона!
Брат Жувенель не в силах больше продолжать разговор. Он открывает окно. Заостренные крыши поблескивают в свете луны. Из-за ставен пробивается свет. По улице шествуют патрульные, пики лежат на плечах. Вода слабо плещется, серебрится между бортами ладей и баркасов. Над ними густо сверкают звезды, они мигают, точно крохотные нежные сердца. Среди этого огромного живого пространства плывет одинокое облако, его шлейф задевает луну и звезды. Брат Жувенель с силой, до боли в груди, прижимает к ней медное распятие. Благословенная боль! Священно умиротворение невинных звезд, этого прекрасного облака!
Жиль де Сийе:
Он лежит одетый, рука сжимает рукоять кинжала. Мрак в углах, полосы лунного света на полу вызывают в нем чувство тревоги. Ему чудятся чьи-то шаги — нет, это потрескивают рассохшиеся половицы. Ветер задувает в неплотно закрытое окно, напоминая чье-то дыхание. И при каждом дуновении сердце его вздрагивает и успокаивается медленно, с трудом… Жиль де Сийе боится заснуть, он размышляет…
«Его первой ошибкой была продажа Шантосе за долги этой собаке герцогу. Рене де Ласуз и граф де Лаваль неожиданно овладели замком. Жиль испугался. Он сказал себе, что граф и красавчик Рене скоро захватят Машкуль. Он приказал нам немедленно забрать из башни, ближайшей к малому залу, останки сорока детей, сжечь их и высыпать пепел в водяной ров, что мы и сделали. Но Бриквиль по глупости, а может, из мести позволил жене Жарвиля и Томасу д'Аврагину подсматривать в щель. Вторая оплошность! Затем пошло еще хуже. Жиль продал Шантосе герцогу за сто тысяч золотых экю. Но прежде чем передать замок герцогу, мы также должны были вытащить из
