зонах, максимально сходных с центральнорусскими. Крестьяне же, осваивавшие севернорусские районы, выработали приемы хозяйствования и обычаи, адаптированные к достаточно суровым севернорусским условиям — холодные зимы, постоянная угроза вымерзания и яровых и озимых, каменистая почва, изобилие озер и крупных водных бассейнов (Белое море, Онежское и Ладожское озера и т. д.). Сказанное не означает заинтересованности в поисках вольной земли только севернорусскими крестьянами. Они в меньшей мере подвергались феодальной эксплуатации. Здесь почти не было помещичьих земель — крестьяне были государственными или монастырскими. Определенная часть их с Петровского времени была приписана к горным заводам — заготавливали лес, уголь, озерноболотную руду и т. д. Тем не менее, заинтересованность в отыскании вольных земель была характерна для северных крестьян, казаков и, разумеется, помещичьих крестьян и крестьян монастырских. Совершенно ясно, что в поисках вольных земель играли роль не только экономические соображения, столь характерные для крестьян центральнорусских районов, особенно после 1861 года, но и конфессиональные причины. Они заставляли и северно-русских крестьян, привыкших к суровым климатическим условиям, стремиться в Беловодье, надеясь прежде всего на сохранившееся антиохийско-сирское древнее восточное православие, а уральских казаков — предпринять даже сложнейшее морское путешествие в чаянии все-таки найти такой край. Заметим, кстати, что весть о казачьем путешествии распространилась до северных районов — о нем знали, например, в Усть-Цильме. Характерно, что отлучение Л. Н. Толстого от церкви тоже породило слух, что он побывал в Беловодье. Делегаты уральских казаков специально посетили Ясную Поляну, чтобы спросить у Л. Н. Толстого, так ли это. И были разочарованы отрицательным ответом писателя. Этот эпизод чрезвычайно характерен для истории русской культуры XVII–XIX вв. Наивысшее проявление наивного крестьянского утопизма встретилось с великим мыслителем и писателем, олицетворявшим собою наивысшие достижения русской культуры. Л. Н. Толстой — сам один из великих утопистов — был знаком с крестьянскими мечтами и утопическими легендами.

В отличие от ученых утопий, народная беловодская утопическая легенда не упоминает ни о каком обобществлении собственности. Крестьянские семьи, которые сумели поселиться в Беловодье, должны были, видимо, владеть землей по заимочному праву, т. е. они могли распахать и обрабатывать землю самостоятельно. Заимочное право, как известно, в определенной степени, было распространено на Русском Севере, и особенно широко на свободных землях в Сибири. Земля считалась Божьей, но условно владеть ею мог тот, кто ее обрабатывал.

Очень существенно то, что в «Путешественнике», как уже говорилось, не упоминается не только община (или более древнее — «вервь»), но вообще никак не характеризуется даже «семья». Видимо, все эти проблемы, которые волновали крестьянство густо населенных районов и ученых, которые ими занимались, считались сами по себе обычными и естественно справедливыми — право первого «захвата» (точнее — разработки) и отсутствие земельной тесноты, фискальных забот и т. д. Все, видимо, должно было совершаться по естественной совести. Фраза «светского суда не имеют» может только свидетельствовать, что крестьянские семьи, живущие соответственно архаическому семейному праву, не нуждались в механизмах регулирования межсемейных отношений светскими властями («чем меньше государства, тем лучше»). Все проблемы, о которых нам хотелось бы знать, заслонялись основными конфессиональными — существует древнее благочестие, оно сохранилось и в нем надежда на защиту от слуг антихристовых.

ФОРМИРОВАНИЕ СТАРООБРЯДЧЕСТВА КАК СЛОЖНОЙ КОНФЕССИОНАЛЬНОЙ ОБЩНОСТИ ПРАВОСЛАВНОГО ХАРАКТЕРА

История раскола Русской Православной Церкви, произошедшего в середине XVII в., обстоятельно разработана историками церкви и здесь нет необходимости воспроизводить ее в деталях. Подчеркнем только некоторые обстоятельства, которые особенно важны в контексте настоящей книги. Представление об особой роли Москвы в развитии и функционировании христианства в его восточном византийско-болгаро-русском варианте после падения Византии породило амбициозные теократические идеи не только у Никона. После устранения Никона инициатива перешла в руки царя Алексея Михайловича и его ближайшего окружения и епископата («Москва — третий Рим; четвертому Риму не быть»). Официально выдвигалась идея создания единого восточного православия во главе с Москвой. Она должна была быть реализована приведением русского православия в соответствие с новогреческими церковными и церковно-бытовыми традициями. Русское традиционное православие трактовалось как устаревшее. Церковные нововведения с ориентацией на новогреческие обряды и традиции были восприняты как новообрядие, которое сочеталось с правкой основных церковных книг и литургических текстов. Правка осуществлялась на Московском Печатном дворе в своеобразных условиях — при активном участии новогреческих богословов, недостаточно владевших традиционным славяно-церковно-русским языком. В правке сказалось влияние славянских и новогреческих книг, печатавшихся в Венеции, и украинской книжности.[1023]

Участники кружка «боголюбцев», предъявлявшие высокие моральные требования («единогласие», полнокровная литургическая традиция, секуляризация монастырей и церквей, превратившихся в типичные средневековые феодальные организмы, против чего возражали еще так называемые «нестяжатели»), не приняли нововведений, начиная от троеперстного крестоположения, замены сугубого «аллилуйя» четырехкратным вместо троекратного в ангельской песне «аллилуйя», противосолонного (т. е. против солнца) обхождения амвона, формы креста и титла и т. д., и кончая текстами «новых» книг (замена принятого в дониконовских книгах имени Христа Исус на Иисус). Как показали исследования историков старообрядчества (Н. Ф. Каптерев, П. С. Смирнов и др.),[1024] раскол в Русской Православной Церкви в значительной степени был спровоцирован непродуманными и поспешными действиями Никона и его окружения. Известный зарубежный славист С. А. Зеньковский справедливо отмечал: «Раскол не был отколом от церкви значительной части ее духовенства и мирян, а подлинным внутренним разрывом в самой церкви, значительно обеднившим русское православие, в котором были виноваты не одна, а обе стороны: и упорные и отказывавшиеся видеть последствия своей настойчивости насадители нового обряда, и слишком ретивые и, к сожаленью, часто тоже очень упрямые и односторонние защитники старого».[1025] При этом правительства Алексея Михайловича и его наследников — царя Федора, Иоанна и Петра, при регентстве Софьи — стали толковать неприятие новообрядчества и нововерия, как неподчинение правительственным распоряжениям. Настала эра посылки военных команд для расправы с непокорными старообрядцами. С особенной жестокостью это было узаконено в так называемых 12 статьях Софьи (после подавления в 1682 г. «хованщины», в которой участвовали стрелецкие массы, в значительной степени державшиеся старообрядчества), законодательно санкционировавших сожжение непокорных старообрядцев в срубе и другие способы расправы с ними. Царствование Петра I, точнее начало его, ознаменовалось расправой с мятежными стрельцами — преимущественно старообрядцами. После возвращения Петра в Москву из поездки по Европе в 1698 г. было казнено около 2 тысяч участников восстания, большинство из которых — старообрядцы.

Многочисленные новшества Петра I в самых различных сферах управления государством и быта закрепили за ним славу слуги антихристова. Характерна не только легенда о Петре I-антихристе. Фольклорные отклики, связанные с Петром I и его правлением, весьма противоречивы и требуют специального и детального анализа. Несомненно, что передвижение значительных групп крестьянства на Европейский Север, Приуралье и Зауралье, связано не только с поисками свободных