столь же обязательна, как военная служба. Т. Мора, в любой степени даже модернизируя, нельзя называть сторонником ликвидации противоположности города и деревни, которое предсказывали наши теоретики научного коммунизма. Вся Утопия урбанистична. Даже для поездки в другой город утопийцы должны были испрашивать специальное разрешение. В другом городе они также могли пользоваться пропитанием, проработав здесь полдня. Выезд за пределы Утопии может разрешить только «выездная комиссия» — полная аналогия выездным комиссиям сталинско-хрущевско-брежневского времени. В Утопии нет денег. Валюту получает каждый выезжающий за пределы страны, что случается редко, а затем по возвращении в Утопию должен ее сдать.

Столь же регламентированы и все бытовые стороны жизни каждой семьи. Они патриархальны по своей сути. Начальство регулирует даже браки. Во главе каждой семьи — старший мужчина, которому подчиняются жены и дети. Впрочем, дети по достижению определенного возраста лишаются попечения не только отца, но и матери и зачисляются в общие команды. Не будем касаться других законов и правил Утопии. Важно, что сетью регламентации опутана вся жизнь утопийцев.

Утопия создана по ясной и четко продуманной этической идее — это государство с единым управлением и отрегулированными отношениями между 54 городами, его составляющими. Утопия отдалена от государств и стран Европы: она удалена и изолирована от других государств мира, какие были известны в XV–XVI вв.

Замечательный знаток теории эстетики и истории гуманизма А. Ф. Лосев совершенно прав в своей беспощадной критике утопистов эпохи Ренессанса, в том числе и Т. Мора: «… на самом деле изображение утопического человека представляет собой причудливую смесь всякого рода старых и новых взглядов, но, <…> по-видимому, с одним основным отличием: от яркого возрожденческого артистизма ничего не осталось. Рисуется человек довольно серого типа, по-видимому, управляемый государством все же достаточно абсолютистским».[1021] И далее: «Другими словами, яркая и блестящая артистическая эстетика Ренессанса сведена здесь только на моралистику, которая и объявлена высшим „духовным удовольствием“». И: «Бросается в глаза превознесение производства в сравнении с потреблением. Вместе с тем у Мора выпирает на первый план уравниловка в трудах и обязанностях, а также примат государства над любыми общественными организациями и семьей. Мельчайшей бытовой регламентацией отличается и „город Солнца“ Кампанеллы. Все это означало отказ от идей Возрождения». И, наконец: «Точнее будет сказать, что перед нами именно модифицированный Ренессанс, критикующий сам себя в общественно-политическом отношении» или иначе, «самоотрицание Ренессанса»; «казарменный коммунизм».

В отличие от ученых теоретических трактатов, снабженных примерами идеального устройства различных сторон общественной жизни и быта, народные социально-утопические легенды распространялись устным путем и могли приобретать различные конкретные формы, зачастую непроясненные. Наиболее развитой из русских народных социально-утопических легенд, оставившей наиболее явные следы и в устной традиции и в допросных документах, была легенда о Беловодье. Вместе с тем, она была относительно широко распространена также в форме листовки, призывающей отправиться на поиски «вольной земли» — «Беловодья» и даже сообщающей примерный маршрут, следуя которому можно ее найти. Это был так называемый «Путешественник Марка Топозерского» (в некоторых вариантах — инока Михаила). Вероятно, эти два имени могли быть светским и монашеским вариантами имени одного автора. Как подтверждают листовки, или может быть точнее, имена, лицо, которому приписывалось авторство, якобы пребывало некоторое время в самом Беловодье в сопровождении двух иноков, которые остались в Беловодье. Сам Марк Топозерский (Михаил), возвратился на севернокарельское озеро Топозеро — один из опорных пунктов так называемых «бегунов» или «странников». Здесь он, видимо, и сочинил свой «Путешественник».

В отличие от утопических учений Т. Мора и Т. Кампанеллы, в «Путешественнике» не рисуется позитивная теоретическая модель идеального государства. И все же сходство между утопическими легендами и учеными утопическими трактатами есть. В самом общем смысле оно может быть обозначено как социологическая инверсия. Все позитивное, заключающееся в них, построено на отрицании того, что существовало в действительности. Если и Т. Мор, и Т. Кампанелла писали о том, какое государство они хотели бы видеть, то в «Путешественнике» по-крестьянски наивно утверждается, что «Беловодье» не государство, а некоторая совокупность (видимо, отдельных общин и артелей в самом общем и условном смысле этого слова) людей, ушедших из России и расселившихся на вольной земле, чтобы не попасть под власть Антихриста или его предтечей и слуг, воплощенных в никонианской церкви и в государстве, которые очень жестоко преследуют старообрядцев, их право на традиционное для них религиозное бытовое поведение.

Сходство Т. Мора, Т. Кампанеллы и народных легенд можно также усмотреть только в самом общем представлении о «золотом веке». Утопическая цивилизация, утверждает Т. Мор, древнее античной и египетской, но утопийцы смогли не только удержать достижения золотого века, но и рационально (философски и логически) развить их. Так, например, Платон писал о необходимости обобществления имущества и быта и ему казалось, что это могло бы быть осуществлено в Сицилии. Можно говорить и о другом существенном сходстве — об островном положении Утопии и Беловодья. Беловодье тоже мыслилось как лежащее на островах, за морем и попасть туда может далеко не всякий. В этом важнейшую роль играло, видимо, известное стремление старообрядцев изолироваться от «мирских» — никониан, по их мнению, уже находившихся во власти Антихриста. Конфессиональная мотивировка для народных легенд чрезвычайно важна, в отличие от «Утопии» Т. Мора, где господствует веротерпимость. Изоляция Утопии мотивировалась этически — желанием сохранить утопическую идеологию равенства, выработанную жителями Утопии. Их жизнь развивалась в «стране правил», несоблюдение которых может вернуть их в обычный европейский мир неравенства и несправедливости.

«Путешественник» Марка Топозерского рисовал страну, которая мыслилась как крестьянский край, в котором «светского суда не имеют»; «управляют народы и всех людей духовные власти». Вместе с тем Беловодье не мыслится и как теократическое государство. В имеющихся списках нет фигуры типа легендарного «князь-папы», который существовал будто бы в христианских районах несторианского характера либо в области проповеди Фомы. Группы крестьян отъединенно селились на многих островах.

Как устроено совместное пребывание на островах тех, которые на них поселились, выяснить по имеющимся текстам невозможно. По крайней мере, характерно, что община тоже не упоминается. Вероятно, это объясняется тем, что земельной тесноты нет, нет налогов и поборов, которые община выполняла в комплексе фискальных функций. Нет, видимо, необходимости и в общинном, нравственном контроле (примирение ссор или наказание за нарушение). В большинстве списков говорится о том, что в Беловодье «татьбы и воровства не бывает». «Воровство» здесь имеет архетипическое значение — бунт, неподчинение законам и т. д.

Кстати отметим, что в Беловодской легенде, по крайней мере, в ее письменной передаче в известных нам вариантах, нет никаких идей, напоминающих ученые сочинения утопистов об обобществлении имущества, земельных угодий, охотничьих «путиков», рыболовецких тоней и т. п. То есть нет