склад боеприпасов. Взрыв одного снаряда может привести к взрыву соседних, в общем, вызвать кошмарную детонацию. Де Бройль пишет, размышляя о трудностях такого эксперимента: «Конечно, желательно провести эксперименты, которые позволили бы достичь прогресса в ядерной физике (physique nucléaire), но было бы желательно, чтобы после проведения такого рода опытов еще остались люди, которые могли бы использовать эти результаты». Потрясающе. Вот бы они попробовали. Взорвать весь мир, по крайней мере, настал бы покой навсегда. Все возможно. Техника развивается настолько быстро, ускорение настолько сумасшедшее, что ничего нельзя исключать. Война еще больше это усиливает. До такой степени, что уже консьержки говорят об «атомных бомбах».

5.3.1942

Вчера была мясорубка, а сегодня все новости мы получили под нужным соусом. Послезавтра состоятся похороны жертв, из чего ломают большую и безвкусную комедию. День похорон объявлен днем национального траура, на площади Согласия поставят символический катафалк, день будет нерабочим, pour donner la possibilité à tous de manifester leur solidarité et exprimer le dédain[494], и т. д. и т. п.

Сегодня я достал наконец новые велосипедные шины. 120 франков и две пачки сигарет. Нужно обновить развалюху, еле дышит. Наконец я перестану ездить на метро, в котором человека может хватить кондратий. Это самое главное.

Газеты прекрасны: «La France meurtrie», «La barbarie anglo-saxonne», «Le peuple français et l’ouvrier français en deuil»[495] — и ни слова о том, что речь шла о заводах Рено и что англичане разнесли в щепки эти большие предприятия. Они целились в quartiers d’habitation[496], музей севрского фарфора. Людей не обмануть. Прежде всего, не была объявлена тревога. Кроме того, перед бомбежкой пролетел над заводом и соседними домами английский самолет-сирена, немцы не пускали людей в убежища, а очевидцы добавляют: «Когда англичане улетели, прилетели два немецких самолета и сбросили бомбы на жилые дома, умышленно, vous comprenez[497]»? Ничего не поделаешь, война, и без жертв никак. Что делать англичанам? Спокойно смотреть, как немцы производят танки и автомобили на заводах Рено? Люди скорбят по погибшим, число которых по мере поисков растет дня ото дня. Но что делать? Иногда простой аргумент бывает лучше всего. Сегодня я услышал в бистро, как кто-то сказал, что все-таки англичане не должны были бомбить, пусть лучше летают над Германией et qu’ils nous foutent la paix[498]. На это простая женщина ответила: «Мы сами виноваты. Если бы здесь не было немцев, англичане нас не бомбили бы». Англичане в листовках и по радио предупредили, что это не конец.

7.3.1942

Сегодня вечером я отнес Олесю посылку для Тадзио. Олесь на этот раз остановился в гостинице на площади Бастилии, в самом центре любви. Когда я пришел, его еще не было. Я сел в «бюро» хозяина и стал ждать. Толстая хозяйка, напоминающая по форме головку мака, сидела за столом и считала деньги. Хозяин лежал на кушетке и гладил большого черного кота. Между тем на лестнице и в коридоре было оживленно. Шли пара за парой, и две горничные в белых фартуках бегали по всей гостинице. Подобно барышням в кино, которые всем указывают место, так и здесь, горничные сопровождали каждую пару до кровати. То и дело одна из них прибегала в контору, срывала с доски ключ от комнаты и, задыхаясь, бежала за парой любовников. У застекленных дверей мелькали фигуры, и при каждом открытии двери до меня долетал запах сильных духов. Среди запахов доминировал «Шанель № 5», очень популярный в этом году среди падших ангелов, кокоток и блудниц. (Обожаю слово «блудница».) По лестнице шел молодой парень из пожарной охраны в темно-синей униформе, за ним тоненькая и скромно одетая девушка. Сразу видно, что «по любви». Девушка даже немного смущена, она избегает взгляда горничной и жмется к стене. Парень красный, но держит марку. Может, у них первый раз? В смысле он с ней, а она с ним, а раньше что? Это не считается. Maintenant c’est du vrai amour…[499] А тут уже следующая пара: он худой, безукоризненно одетый (длинный пиджак до половины бедра), аферист. Она вся — любовь. Как молоко в банке. На обесцвеченных кудряшках крошечная шляпка, черный tailleur[500] с большущей белой камелией в петлице. Туфельки на очень высоких каблуках и ноги, ах, такие «соблазнительные». Ноги, которые все время двигаются так, будто говорят: «гз-з», «вр-р» — «возьми меня, возьми меня»… Движение бедер — поэма, лодка, покачивающаяся на спокойной волне в жаркий полдень…

Влетает горничная и кричит: «Бутылка шампанского и два бокала в тридцать второй». Хозяйка лениво поднимается со стула и где-то за поясом ищет ключ. Достает его и отдает горничной. Та возвращается с бутылкой «Мерсье» на подносе и отдает ключ. Часы тикают, доска с ключами пустеет. Все меньше блестящих латунных пластинок сверкает в тусклом свете лампы. Снова вбегает горничная: «Они не хотят шампанское. Полбутылки игристого. Merde…[501]» Хозяйка, как автомат, достает ключ и бормочет под нос: Ça fait alors 90 francs tout compris avec la chambre[502]. Черт возьми, дешевка. И опять тишина. Вдруг к бюро подходит брюнет, уже без пиджака. Сзади у него болтаются подтяжки, брюки держит руками: «Опять у меня номер рядом с уборной: всю ночь спускают воду, спать невозможно». Хозяйка взглянула на него поверх очков и тем же равнодушным голосом позвала горничную: Lucie, changez la chambre, donnez 43[503].

Гостиница заполняется, и, несмотря на тишину, кажется, что она пульсирует и вздрагивает, как большой завод. On y fait l’amour[504]. Пришел Олесь, и я пошел с ним в комнату. Посидел у него и около одиннадцати вышел. Завод был в движении. Из-за всех дверей доносились звуки и таяли в тишине устланных коврами коридоров. Отсюда слышно похлопывание, оттуда учащенное дыхание и обрывки слов, слоги, произнесенные в бреду. Где-то шепот и нервный смех. Протяжное «No-o-o-on» звучит как волчий вой (не бойся, глупая…). Этаж за этажом, за каждой дверью одно и то же. А внизу толстая хозяйка пересчитывает банкноты. Хозяин, дремлющий на кушетке, сквозь сон гладит кота. «Мседам»[505], и я нырнул в темноту на площади Бастилии.

12.3.1942

В окрестностях, которые англичане бомбили третьего марта, до сих пор из-под руин достают погибших при бомбежке.

Гитлер снова выступил с речью. Вечно одно и то же. Им надо один раз записать пластинку и ставить ее каждый месяц. Результат был бы одинаковый. Сейчас он раскритиковал процесс в Риоме. Ему не нравится, что французы, вместо того чтобы искать